Джеймс длинными, нависающими над полом шагами, скорей летя, чем идя, двинулся вниз по лестнице. Снос еще не зашел очень далеко — в прежние годы строили накрепко, дом пока не разваливался, но дрожал всем телом. Интуитивно Джеймс находил правильный путь и, перелетая через груды строительного мусора, уже готовился вырваться из дома. И на краткое мгновение, в самом темном углу под лестницей, увидел он нечто непостижимое его трезвому, деловому, западному уму: почти вертикально вскинутые, слегка согнутые в коленях женские ноги и светло-желтую спину мужского кожаного пиджака между ними. Какая-то пара бесприютных москвичей, забыв о кафеле и бронзовых дверных ручках, ловила последние крохи любви, рискуя быть погребенной под руинами. Но Джеймс на их разглядывание времени терять не мог, через миг потерял он из виду странную пару и выскочил на воздух, по инерции продолжая касаться ногами земли. Конных калмыков нигде не было. Джеймс перемахнул через дощатый забор и очутился в узком переулке, — название Джеймсу, хорошо знавшему план Москвы, ничего не говорило, но он, спешно забившись в первый же попавшийся дворик и отряхивая пальто, справился по лежавшей в чемоданчике книге «Улицы Москвы» — советского, конечно, издания — и узнал, что находится вблизи от Большой Грузинской улицы. Теперь, когда он продемонстрировал москвичам, пусть бесконечно далеким от агентуры безопасной государственности, пусть просто рядовым обывателям, свою способность к телепортации, следовало бежать из этого города, бежать немедленно.
Но даже в такси не имел права садиться Джеймс. Продолжая отряхиваться, медленно шел он, ориентируясь по плану, к ближайшей станции метро, где втиснулся в толпу, и, совсем уже успокоившись, доехал до нужной станции. Собственно говоря, он понятия не имел о том, что делать дальше, ибо вот так просто подойти к кассам и купить билет он не мог, строжайше требовалось, чтобы приобретением билета занимался другой, доверенный, но неинформированный человек. А где Джеймсу, запятнавшему в глазах начальства свое доброе имя публичной телепортацией, было искать этого доверенного? Конечно, оставалась возможность купить бутылку чего-нибудь покрепче, тяпнуть половинку, и, глядишь, выйти на связь с Джексоном. Но лучше уж не пить ничего до самого Свердловска: пусть начальство не знает о нем ничего до самой победы, пусть тревога Форбса, но — не его же гнев. А в Свердловск в крайнем случае можно пойти пешком.
Джеймс потоптался у касс Ярославского вокзала и понял, что ничего у него с отъездом не выйдет. Очередь к каждой кассе стояла человек сто, за время, что он тут простоит, все поезда уйдут и эс-бе на след нападут, к тому же, как было ясно из темневших на табло букв, на сегодня в нужном направлении имелись билеты только в вагоны СВ, вероятно, самые дорогие, — очередь же простиралась в завтрашний день, а завтрашний день грозил Джеймсу всеми казнями египетскими. Тоскливо прошелся раз и другой вдоль очереди, решительно не зная, что делать, инструкция в нынешнем раскладе исключала для него любой транспорт, кроме железнодорожного: самолет с рентген-досмотром на таможне исключался, в литературном сортире мало ли кто мог побывать за истекшие сутки, найти билет и все прочее, — а пешком топать все-таки и тяжело, и долго, и опасно. Но тут пожилой человек небольшого роста с очень испитым лицом, хотя и трезвый совершенно, отделился от стены и подошел к Джеймсу. «Если безопасная государственность — мне конец», — подумал Джеймс, судорожно собирая крохи ментального поля для возможной телепортации хотя бы на метр-другой.