Вообще-то поначалу дела шли не так уж плохо. Пока шхуне не пришлось надолго встать на якорь. Это случилось где-то на полпути.
– В такое время года здесь никогда не бывает штормов, – жизнерадостно сообщил нам боцман. Именно в тот момент, когда ураганный порыв ветра изодрал в клочья парус, который матросы не успели вовремя свернуть. Следующие четыре дня боцман не уставал утешать нас, повторяя то же самое как заклинание. К Бериллу пристали с опозданием на эти четыре дня.
Никогда не жалею о том, чего все равно не изменишь. Что бы я там ни думал об обязательствах Ворона перед его детьми, теперь это не играло никакой роли. Они остались далеко за морем, а я навсегда излечился от желания стать моряком. Даже если Ворон вдруг решил вернуться, что бы уплатить по старым счетам, я бы просто посоветовал ему почесать ухо пяткой.
Банда, за которой мы гнались, казалось, нарочно стремилась наследить как можно больше. Бывший приятель Ворона поставил на уши весь Берилл, промчавшись через него словно ураган. Он выдавал себя за имперского посланника с некой таинственной миссией.
– Костоправ теперь спешит как на пожар, – сказал Ворон. Погоня будет долгой.
Я косо взглянул на него, но сумел попридержать язык.
Мы добыли новых лошадей и накупили всякого походного барахла. Когда мы наконец выбрались из города через Мусорные Врата, орава Костоправа опережала нас на целых семь дней.
Ворон взял с места так, словно собирался настичь их завтра на рассвете.
В самом сердце континента, далеко к востоку от Курганья, Весла, Башни в Чарах, по ту сторону каменистой пустыни, которая называлась Ветреный Край, лежала Равнина Страха, обширная, бесплодная, суровая и причудливая страна.
А в самом сердце Равнины Страха находился голый круг, посреди которого стояло громадное дерево, древнее как само время. Оно было предком того молодого деревца, что было поставлено стражем в Курганье.
Немногочисленное племя диких, пугливых кочевников, обитавшее на Равнине Страха, прозвало его Праотцем-Деревом и поклонялось ему как богу. Оно и было богом. Или – полубогом. Разницы почти никакой. Но распространить свое могущество за границы строго очерченных пределов оно не могло.
Праотец-Дерево был вне себя. Будь это дерево человеком, оно сейчас вопило бы от ярости. После долгого-долгого молчания оно получило вести от своего отпрыска. Тот сообщал о своих промахах, позволивших трехлапой бестии откопать захороненную голову, и о кровавой потехе, устроенной обезумевшим от жажды убивать Плетеным.
Но не столько нерасторопность сына была причиной бешенства, охватившего Праотца-Дерево, сколько его собственное бессилие перед лицом обстоятельств и страх перед вырвавшимся на свободу чудовищем.