- Трое в сером - капрал Преображенского полка Звонарский с лакеями. Запомнил?
- Так точно, господин капитан.
- Мёртвый измайловец - поручик Месснер из вестфальцев. Поговаривают, конфидент самого Миниха[1].
- Эвона как. Это его мы, выходит встречали?
- Его.
- Не уберегли, значит, голубя. Опасливо мне, ваш высокородь.
- Чего ты спужался, Борецкий?
- А ну как и меня заодно с энтими двумя немчиками в колодничий каземат оформят? Попасть туда легко, а вот выйти трудно.
- Не боись, Борецкий. Ты государственный человек, лейб-гвардии[2] сержант. Худа не сделал. Подполковник за тебя всегда слово молвит. Выручим, ежели что. А чтобы не сбегли, возьми с собой четырёх солдат. Штыки примкните и глаз не спускайте. Утекут, шкуру с тебя спущу почище Ушакова Андрея Ивановича[3], - имя и отчество офицер произнёс с придыханием, чуть ли не озираясь по сторонам.
- Знамо дело, ваш высокородь, спустите.
- То-то! - удовлетворённо подкрутил лихой ус офицер. - Скажешь, я завтра прибуду с подробным рапортом. Ступай, Борецкий.
Сержант Борецкий - немолодой коренастый мужчина с багровым лицом пьяницы, вместе с двумя солдатами устроился на крестьянской телеге. Нас с Карлом связали и положили на вторую телегу, приставив двух конвоиров. Мертвецов, укрытых рогожей, загрузили на третью. Возницы, доставленные из ближайшей деревни вместе с реквизированными подводами, выглядели забитыми и не роптали. Они мяли в руках шапки и постоянно крестились, выслушивая приказания офицера.
Взявший меня и Карла под арест гвардейский капитан не стал слушать объяснений. И дело отнюдь не в пресловутом языковом барьере. Немецким он как раз владел сносно, и ничего удивительного в том нет. В те времена этот язык играл примерно такую же роль, что французский в девятнадцатом веке. Мы для капитана были убийцами, застигнутыми на месте преступления. Разбираться он считал ниже своего достоинства. Дело пахло керосином.
Виски ломило, на лбу вздувалась шишка, в глазах двоилось, нос опух. На счастье, я успел в последний момент отпрянуть, приклад прошёл по касательной, только благодаря случаю 'рубильник' остался цел. Но приложили меня крепко. Провалялся без памяти час, а то и больше.
С Карлом обращались гуманней. Ему вообще почему-то везло гораздо сильнее.
- Вот немчура проклятая. Лезет сюда, словно им мёдом намазано, - сплюнул конвоир. - Хорошо хоть эти по всему бедовать будут.
- Не говори, Матвеич. Видать им у себя совсем несладко стало, вот и бегут к нам, будто тараканы какие. Жадные: что рупь, что копейку - под себя норовят утащить. А нашему Ваньке деревенскому достаётся: корми-пои оглоедов, до юшки из носу надрывайся, а они на шею сядут и тебе же батогов всыплют за добро твоё. Сволочи!