— Если потребуется, вы здесь костьми лечь должны, но…
— Или ты, Костя, азы военной науки позабыл? Не знаешь, не можешь предвидеть, что фашисты делать теперь станут? — не сдавал позиций Каргин.
— Считаешь, сначала долгую разведку поведут и лишь завтра, подсобрав силы, сюда заявятся?
— А как иначе, если того военная наука требует?
Ошибся Каргин: не успели они с Пилипчуком и цигарки выкурить, как появился фашистский самолет-разведчик. Над Заливным Лугом он снизился, покружил.
— Вопросы имеешь? — только и сказал Пилипчук, провожая глазами самолет.
— Яснее ясного, — вздохнув, ответил Каргин.
— Вот теперь мы все узнаем, во что нам та сожженная машина обойдется! Разве нельзя было ее потом, когда уходить станем, сжечь? — почти раскричался Пилипчук. — А ты почему сидишь здесь, бездельничаешь?
— Соответствующие приказания давно отданы. Только корректировать их по ходу боя стану.
Пилипчук пристально посмотрел на окаменевшее в спокойствии лицо Каргина и вдруг понял главное, то самое, что Иван так старательно скрывал все это время: здорово волновался Каргин, даже побаивался этого боя, который должен здесь закипеть в ближайшие часы. Это открытие на какие-то секунды обескуражило Пилипчука. Но он почти сразу же осознал, что так оно и должно быть, если Каргин нормальный человек: ведь это будет его первый бой. Тот самый, в котором он мог участвовать еще в прошлом году. Рядовым бойцом участвовать. Однако судьба не дозволила, на другой путь толкнула. Конечно, минувший год для Каргина не пропал даром, явился хорошей школой и, если быть откровенным, — проверкой характера. В течение года Каргин неоднократно грудь с грудью сходился с ненавистным врагом, безжалостно уничтожал его. Но только очень наивный и недалекий человек может сравнить те, прошлогодние, выстрелы из засад с тем, что предстояло свершить сейчас. Сегодня Каргину придется участвовать в настоящем бою, а не стрелять по одиночному фашисту. Да еще и не рядовым бойцом, а командиром роты в первом своем бою участвовать. Вот и подпсиховывал Иван Степанович, поэтому и старался казаться абсолютно спокойным, даже несколько развязным, хотя у самого сердечко во как екало!
А разве он, старший лейтенант Пилипчук, не испытывал подобное, когда свой первый бой принимал?
— Хочешь, я с тобой останусь? Свяжусь с комбригом, поговорю с ним и останусь? — просто, как о самом обыденном, спросил Пилипчук.
Каргин понял, что его душевное состояние уже не тайна. Это не породило обиды, стыда или раздражения. Больше того: почему-то стало спокойнее; словно это предложение Пилипчука сил добавило. И еще Каргин понял, что, останься здесь начальник штаба бригады, — он, Каргин, как бы спрячется за его спину, большую часть ответственности с себя снимет, заявив в случае неудачи, мол, а при чем здесь я, если он командование на себя принял?