— Мы с тобой, дед, берем на прицел фрицев, я — левого, одной пулькой каждого, чтобы без ненужного нам грохота. Бить точнехонько между глаз… А ты, Петр, держи на прицеле тех, кто на вышках. Но не шумни без особого на то моего приказа!
Как потом уверял Петро, два выстрела почти слились в один и прозвучали не хлестко, а приглушенно. Однако оба охранника сразу грохнулись, распластались на траве, даже не дрыгнув ногами. Настолько глухо прозвучали два этих выстрела, что караульные на вышках не уловили их. Может быть, и потому, что выстрелы у оврага стали для них привычными?
Прозвучали выстрелы — восемь недавних обреченных будто окаменели с лопатами в руках. И тут Григорий понял, что все время, с того момента, когда их вырвали из толпы, они ждали этих выстрелов, ждали себе в спину. Потому и окаменели, потому и заклинило у них мысли.
Григорий поднялся из-за ствола березы и сказал так же спокойно, как недавно приказывал своим товарищам:
— Эй вы, если хотите жить, бегите сюда!
Семь человек, бросив лопаты, скатились в овраг и, выбравшись из него, послушно сгрудились около деда Потапа, приняв его за старшего. А восьмой — высоченный, широкий в плечах и настолько исхудавший, что старый пиджак болтался на нем, как на пугале, аккуратно положил лопату и, как показалось Григорию, излишне медленно подошел сначала к одному, потом ко второму убитому. Он взял их автоматы, обшарил карманы и лишь после этого нырнул в кусты.
— Что же ты, черт паршивый, так долго там шарился? — немедленно набросился на него Григорий.
Вроде бы и ругал, вроде бы даже негодовал, однако голос звучал ласково: тронул этот живой скелет сердце Григория. Тем накрепко зацепил, что не растерялся, в первую очередь не о своей жизни подумал, а вражеским оружием завладел.
— Я бежал, — флегматично ответил тот, стараясь унять чуть хрипловатое дыхание и глядя на Григория когда-то голубыми, а теперь словно слинявшими глазами.
Крепко же ослабел человек, если бежал изо всех сил, а Григорию показалось, будто он еле ноги переставлял…
— Давай пальнем по вышкам? — теребит за рукав Петро.
— Я тебе пальну! — грозит Григорий и сразу же поясняет: — Зачем нам себя выдавать? Может, подумают, что они сами с охранниками разделались?
Потом шли лесом, где почти на каждом дереве захлебывались в песнях птицы, шли меж белоствольных березок, стараясь нечаянно не задеть оружием их бархатистой и такой нежной кожицы. И с каждым шагом все дальше оставался тот овраг, где должна была оборваться и не оборвалась жизненная тропочка каждого из них.