Зафиксировала ее номер, где-то в центре. Определила адрес -
Замоскворечье. И на следующий день просто приехала на квартиру.
Передо мной стояла сухая сутулая женщина в темных очках. Серая кожа, лицо незнакомое, опухшее. Мешки под глазами. Тощая, дорогие тряпки болтаются как на палке. Даже волосы и те поредели, стали бесцветными. Чужой взгляд куда-то за спину. Чужой человек. Увидела меня, не отреагировала. Как будто мы вчера расстались. Молча вернулась в комнату. Через секунду там что-то звякнуло, пролилось.
Она чертыхнулась.
Честно говоря, я ожидала худшего. Думала, попаду в притон. В ночлежку с зассанными матрацами. А вышло наоборот. В большой квартире чисто, как будто только вчера закончили дорогой ремонт.
Хорошая мебель, удобная кухня. Японские шторы, бычья шкура, как в журналах. Все ухожено, даже не верилось – живет тут кто-то или нет.
Что это жилая квартира. Семейная.
„Ну, расскажи мне свою жизнь”, – снова заладила как попугай. А сама то в холодильник сунется, то в шкаф. Наконец остановилась, сняла очки. И я увидела взгляд – мутный, бессмысленный. Как будто она смотрит на меня – и не видит. „Пить хочешь?” Я отказалась. „Мне тоже…” – плеснула из китайского чайника. Жадно выпила.
После чая вышла, даже недослушав. Не извинившись. Донеслись звуки телевизора, на полную громкость – сериал какой-то, что ли. В горле у меня пересохло, захотелось горячего. Взяла ее чашку, сделала глоток
– и зашлась, закашлялась. В чайнике-то была – водка! Как я сразу не догадалась. Я бросилась под кран, пить. И увидела ее – там, в дверном проеме. Как она смотрит на меня – ненавидящим, злым взглядом.
За год алкоголизма она превратилась в сомнамбулу. В первую ночь, когда она уснула у телевизора, я сделала обыск. В шкафах, под кроватью, за унитазом – везде натыкалась на чайники. И в каждом из них была водка, водка, водка. Тогда я взяла отпуск, поселилась у нее. Вызвала врачей, и они прочистили ее, промыли. Но стоило мне отлучиться, как все начиналось по новой. Все повторялось. И через полгода я поняла, что бессильна. Не привязывать же к койке?
Я умоляла ее бросить, перестать. Даже избила, отхлестала по щекам.
„На кого ты похожа! – кричала ей. – Ты же старуха, руина! Уродина!”
– „Что сказал бы отец, если б дожил!”
В такие моменты на лице у нее появлялась странная улыбка. Я видела, что мои слова не вызывают в ее душе никакого отклика. Самые важные, святые для меня вещи перестали для нее что-либо значить. Проходили насквозь, растворялись в воздухе. И еще я поняла, что там, куда она каждый вечер бежала, ей лучше. Комфортнее. Там она обретает свободу