Он пошел ночью в подземный тир и стал стрелять, как безумный — в жизнь.
С утра Клуиз предложила ему чай, зная, что от завтрака он откажется. Сразу же вся семья собралась у ее постели. Юджиния пыталась улыбаться. Но лицо становилось высохшей маской. Он смочил ей губы кусочком ваты с апельсиновым соком и заставил принять противовоспалительные лекарства.
— Я хочу поговорить с папой, — слабо сказала она. Мистер Нилл встрепенулся и взял дочь за руку.
В его глазах застыло невероятное отчаяние.
Юджинию не волновало в мире больше ничего, кроме одного.
Юджиния:
— Папа, помоги ему, он очень талантливый. Но меня не будет, чтобы ему помочь. А ему нужна наша поддержка.
Мистер Нилл был невменяем. Он понимал только, что сначала потерял единственную женщину, которую во всем мире безумно любил (но так и не простил), а теперь теряет свою — их — дочь, больше которой никого не любил никогда в целом мире.
Слезы текли из глаз совершенно седого джентльмена и, срываясь, падали на ткань брюк.
— Папа… — шептала она.
Все оставшиеся дни — Бог знал, сколько их оставалось, — Александр провел около нее. С ней. Иногда сидя в кабинете — все пытаясь что-то извлечь из мудрых книг, никак не желая сдаваться. Она то спала, то бредила, то находилась в бессознательном состоянии.
Александр не спал дни и ночи в поисках выхода, в раздумьях.
Он никогда не видел такой бледности на ее щеках, таких уставших глаз, глубоко потрескавшихся губ. Наклонившись, он шептал ей в ухо:
— Не сдавайся… не сдавайся, любовь моя, я не смогу без тебя.
Он знал, что теперь его самая главная книга, которую он станет писать — всю свою оставшуюся жизнь, — будет «Юджиния». Исповедь.
К ночи наступило кратковременное улучшение. Она слабо, но понятно протянула к нему руку.
Он разделся, как на эшафот. И помог ей снять батистовую сорочку. Он знал, что это их последняя любовь. Бережно, словно хрупкий сосуд, заключил он ее в свои объятия. Ее губы дрогнули и беззвучно приникли к шее Александра. Уменьшившиеся соски затрепетали под его губами. Слабые объятия пытались удержаться за его плечи. А тело Юджинии силилось прильнуть к его телу, как это бывало раньше и как осталось в памяти, когда оно было здоровым и безумно его желающим.
Он вскользнул в глубину, не опускаясь на ее лоно, перемешав губы в поцелуе, ощущая языки, — и так они поплыли, поплыли, поплыли… за далекие горизонты. Слившись — как лодка и море…
Крик последнего восторга приглушенно вырвался из ее горла. Вскрик, который он будет помнить всегда. Всю жизнь.
Она заснула в его объятиях, не отпуская. И только губы касались его соска, неровно дыша.