– Это все, что я хотел узнать, – произнес лорд Манвилл, отпуская ее. – Я пошлю тебе последний чек для оплаты расходов. Больше я не хочу тебя видеть.
Он вышел из комнаты, но Лэйс выскочила из-за столика и побежала за ним.
– Сильванус, ты не можешь бросить меня вот так! Я люблю тебя!
– Любишь меня? – воскликнул он и презрительно добавил: – Да ты не знаешь даже, что означает это слово.
– Ты тоже, – выйдя из себя, парировала она. – У тебя нет сердца: ты берешь у женщины все и не даешь ей ничего. Ничего, ты слышишь?
Но лорд Манвилл не стал дожидаться, что еще она скажет. Он уже бежал вниз по лестнице. Молча миновав разговаривавших в холле джентльменов, он выбежал из дома, вспрыгнул в седло и поскакал домой. Еще не было четырех часов, когда он вошел в свой дом и направился наверх спать. Дойдя до верхней площадки главной лестницы, он на секунду задержался возле комнаты Кандиды. Лорд подумал, стоит ли ему зайти и заверить ее, что она никогда больше не увидит сэра Трешэма Фокслей.
Для общества он был уже мертв, потому что трусость в тех кругах, где он вращался, никогда не прощалась и не забывалась. Единственное, что ему оставалось – это перевести свое состояние за границу и уехать туда же самому.
Лорд Манвилл прислушался, но из-за двери Кандиды не раздавалось никаких звуков.
«Спит, должно быть, – подумал он. – Для нее это лучшее лекарство после всего, что ей пришлось пережить».
Он решил, что утром расскажет ей обо всем, что произошло. С удовлетворенной улыбкой на губах он прошел в свою комнату.
Его шаги, а может быть, и само его присутствие, разбудили Кандиду. Она немного поспала, после того как миссис Хьюсон и старшая горничная смыли грязь и кровь с ее лица, рук и шеи, раздели ее и уложили в постель. Она чувствовала себя слишком усталой и измученной, даже чтобы просто открыть глаза, и пока миссис Хьюсон и горничная ухаживали за ней, испытывала немалое облегчение оттого, что не надо двигаться самой. Затем, покорно выпив поднесенный к ее губам стакан теплого молока с медом, она погрузилась в глубокий сон без сновидений.
Теперь, когда она проснулась, голова ее была ясной и, хотя двигаться ей было трудно, а руки болели, она поняла, что никаких серьезных повреждений на ее теле нет. Ее спасли кринолиновые юбки. Она знала, что молодость и выносливость, накопленная за многие часы, проведенные в седле, помогут ее ранам быстро зажить.
Проснувшись, она с мучительной болью, проникавшей, казалось, в самое сердце, вспомнила гневные порицания лорда Манвилла, брошенные ей с верхних ступеней. Она до конца не поняла всего, что он говорил, но и того, что она поняла, было достаточно, чтобы осознать, что он испытывает к ней отвращение за ее притворство, ненавидит ее за то, что, как он думал, она сделала. Но главное – он презирает ее за всю ту ложь, что она говорила.