Пять или шесть?
Я вспомнил, что забыл делать зарубки на палочке-календаре. Стоп, надо подумать и сосчитать правильно.
Меня выбросило на берег утром. Это можно считать первым днем. Вечером я строил шалаш у источника. На второй день нашел на берегу парусину и матрац. Ночевал уже в палатке. На третий день я увидел катер и добыл огонь. Четвертый и пятый день шел дождь, я мастерил удочки. Сегодня — шестой.
Я вырезал шесть зарубок на палочке, на которую наматывал лесу. На всякий случай. Потом перенесу на свой главный календарь.
Шесть дней. Почти неделя. А казалось, что тянулся один огромный день с небольшими перерывами на сон. И за эти шесть дней я наелся по-настоящему только один раз — сегодня. Как много человеку нужно работать, возиться, придумывать, чтобы хорошенько поесть!
Почему никто не клюет на мою удочку? Может быть, рыбы вообще нет здесь, у берега?
Я вытянул лесу из воды. На ее конце болтался пустой крючок. Проклятые крабы!
Пришлось снова идти к костру за мидиями. Я взял на скалу сразу десяток раковин.
Рыбалка превратилась в комедию. Раз за разом я забрасывал шнурок в море и каждый раз, теперь уже не дергая, кто-то незаметно снимал наживку с крючка.
Скоро все мидии у меня кончились.
Хватит!
Я смотал леску и спустился к костру. Посидел некоторое время у огня, слушая плеск прибоя, съел еще несколько мидий и начал собираться домой. Нужно было перетащить к палатке угли, остатки досок, огневой инструмент и кусок веревки.
Вечер выдался теплый, вершина горы четко рисовалась на фоне неба. Я подумал, что ночью опять грянет дождь. Но солнце опускалось к горизонту такое же чистое, каким было днем. Вот оно село на край моря и от его красного круга до самого острова протянулась огненная дорога. И вдруг диск на глазах стал сплющиваться, расширяться, от его верхней части оторвался кусочек и полыхнул кроваво-красным огнем. Все шире и шире растекалась оставшаяся над горизонтом кромка и все тоньше она становилась. И вот уже только малиновый холмик над черным морем, расколотым огненной полосой. Оторвавшийся кусочек потемнел, остыл и превратился в темную тучку.
И все кончилось.
А потом на быстро темнеющем небе начали вспыхивать звезды — сначала бледные, они разгорались все ярче и начинали мерцать, будто ветром раздувало крохотные голубые угли.
Ветки, сложенные мною ночью у входа в палатку, подсохли. Костер потрескивал и горел почти без дыма. В палатке лежала полная майка жареных мидий. Не было липкой сырости. Я подтащил матрац ближе к выходу и улегся поудобнее.
Необыкновенно хорошо лежать так, глядеть на спокойный огонь и думать.