Отсюда просматривался только узкий участок бухты до Правых Скал.
Вода снова отходила от рифов, открывая дно с китовыми спинами водорослей, и от горизонта к берегу катилась вторая светлая полоса. Над ней так же беспорядочно метались чайки, а выше темно-зеленой стрекозой к острову летел вертолет.
Мне показалось, что я сплю или сошел с ума. Я стоял у палатки, открыв рот, и как дурак смотрел на небо. Если это за мной, они наверняка меня не заметят: ни один из моих костров не горел. Нодья, наверное, кончила дымить к полудню, а в очаге я еще не успел развести огонь из-за шквала. Кроме того, сверху меня закрывало дерево.
Я снова вернулся на поляну саранок, сбросил с плеч куртку и начал крутить ею над головой. Как и тогда, завидя катер, кричал: «Здесь! Спасите, я здесь!»
Вертолет снижался. Он шел прямо над полосой пены, приближающейся к бухте.
Снова в сторону сопки рванул ветер, над рифами подскочила стена мутно-зеленой воды, переломилась и ухнула в бухту, съедая все пенными водоворотами. Что-то большое, длинное мелькнуло в кипящих вихрях у Левых Скал, полетели, вставая на попа, бревна, ныряя, завертелись доски, вырванные с корнем кусты. И снова со свистом и шипеньем начал взбираться по склону белый, изорванный в клочья гребень.
Вертолет завис между мной и пропавшей под волной бухтой. Сквозь стекла фонаря кабины я видел силуэты двух пилотов, а на борту хорошо различал красную звезду в белой каемке.
Я бесновался на поляне до тех пор, пока вертолет не набрал высоту, медленно развернулся и направился на юго-восток.
…Они видели меня, честное слово, видели! И, наверное, полетели за помощью.
Скоро все затянуло белесой мглой и начал накрапывать дождь.
Мешок с мидиями я нашел в кустах недалеко от источника. Там же валялся и мой перемет с пленкой.
К ночи так завалило горло, что я не мог глотнуть. Тело невыносимо чесалось и горело. Кожа на руках вспухла, стала багровой. Меня лихорадило. С трудом разжег огонь в очаге. Потом разбил киркой доски, втащил их в свою конуру и кое-как укрепил пленку на скатах палатки. Голова разламывалась от боли. Я плохо соображал, что делаю. Тянуло прилечь, закрыть глаза и не думать ни о чем.
Когда в яме очага нагорели уголья, бросил на них десятка три мидий. Даже есть не хотелось. С отвращением выковыривал из раковин мясо и жевал только для того, чтобы совсем не обессилеть.
Перед глазами стоял вертолет.
Почему он не опустился, почему улетел на материк? Не увидел? Побоялся волны или силы ветра? Ведь он мог дождаться, когда шквал схлынет, потом зависнуть над землей и сбросить мне веревочную лестницу.