- Как на гулянку собрались, - сказал Беренс, глядя им вслед из-под ржавого борта «Ориона»
- А так и есть, - отозвался отец Серафим. - Веселиться отправились. Для них это не просто забава. Охота, как говорят, пуще неволи. Бывало, они приводили на сентраль пару-тройку пленных «мамби ». Как я понимаю, в воспитательных целях. Воспитывали они, естественно, нас. Смирение и кротость в нас пробуждали. Способом вполне ветхозаветным - казнями египетскими, показательными. Привяжут, бывало, черненького крестом между двух столбов, руки-ноги на растяжку. И давай по нему, сердечному, палить из винтовок. И стреляли, пока руку либо ногу напрочь не перебьют. А нам - смотреть да не отворачиваться. А иного к столбу поставят и рубят. Сначала пальцы все отрубят. А последним ударом норовят череп снести. Да так, знаете ли, хитро - повыше бровей ударят, чтоб голова раскрылась, как эдакая шкатулка. Прости, Господи~
- Как же вы согласились служить им? - спросил Беренс.
- Служить? Мы с вами, Виктор Гаврилович, по-разному службу понимаем. Служу я тому же, кому и прежде служил. Господу нашему, Иисусу Христу, и более никому не служу. Что же касается Боба Клейтона и его приспешников, то им я всего лишь подчиняюсь. Встать против них? Убьют, и глазом не моргнут. Следовательно, такой мой поступок стал бы лишь разновидностью самоубийства. Восстание в наших условиях - шаг смелый и гордый, но преступный против Бога. Недаром нам в первый же день показали, что будет с непокорными.
- Да, жаль казаков~
- Я предполагаю, к их судьбе Лукашевич руку приложил. Говорят, что по его приказу все конвойные в ту ночь спали в одном бараке. Раньше они в разных концах ночевали. И постов было больше, но Лукашевич почти все снял. Оставил только одного караульщика. Вроде бы объяснил тем, что народа мало, людей беречь надо. Вот и уберег~ Встаем поутру - а на нас клейтоновские винтовки смотрят. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
- Надо составить список тех, кто погиб, - сказал Беренс. - Вернемся, будут представлены к посмертным наградам. За верность присяге.
Отец Серафим разгладил редкую курчавую бородку, стряхивая с нее ржавчину, и смущенно улыбнулся:
- Вернемся ли? Ой, что мне будет, ежели я вернусь~ И подумать страшно. А если еще и вы в разговоре с моим начальством присовокупите свое мнение, так мне одна дорога, на Соловки. И все же я выскажусь, если позволите. Вот вы говорите - присяга. Да, хранить верность присяге - дело похвальное. Но чья похвала нам дороже? Людская или Божья? А ведь Господь прямо говорит - не клянитесь! Не присягайте! Не в вашей власти решать, что с вами будет! Мы ведь созданы не для того, чтобы всю жизнь подчиняться командирам, царям и прочему начальству. Не начальство нас породило, а токмо Единый Отец. Но и он с нас присяги не требует, по великодушию своему. И мы~