Джамалудин глядел на Антуанетту, и Христофор глядел на Антуанетту, а Антуанетта глядела на дипломат. Кончик розового ее языка слегка вынулся из-за белых зубов, и пробежал по полным красным губам.
– Пошли, – сказал Джамалудин.
Он защелкнул дипломат и подхватил его, а другой рукой, как клещами, сжал запястье Антуанетты. Женщину развернуло и потащило за ним. Христофор Мао хлопал глазами.
* * *
Не многие знали, но семейная жизнь Джамалудина Кемирова оставляла желать лучшего. Он женился на первой своей жене еще в Абхазии. Жанна родила ему четырех детей, и она прожила с ним в Москве в самые лихие годы, когда Джамал был еще не младший брат президента, а просто молодой парень с крупными кулаками и быстрой пушкой, и когда ей то приходилось прятать пистолет от обыска, то возить деньги ментам, то слышать, с замирающим сердцем, по «Дорожному патрулю» рассказ о бойне между этническими группировками Москвы.
Поэтому Жанна была очень рада, когда Джамал вернулся в республику, но радость ее была недолгой. Джамалудин Кемиров увидел четырнадцатилетнюю дочку своего старого боевого товарища Арзо и влюбился в нее без памяти. Жанну, разумеется, никто не гнал, более того, если Джамал и был с кем расписан, так это с абхазкой (брак его был зарегистрирован в столице непризнанной республики Абхазия прямо в его просроченном иностранном паспорте), но после того, как Мадина родила Джамалудину второго сына, Жанна тихо вернулась в Сухуми.
Мадина родила троих сыновей, – Амирхана, Магу и Зию. К моменту описываемых нами событий ей было всего двадцать четыре, и она оставалась все той же точеной красавицей, – гибкой, стремительной, маленькой, как статуэтка, с чуть тяжеловатым подбородком и огромными черными глазами, которые никогда не улыбались после гибели ее отца.
Мадина не сказала Джамалудину ни слова, когда он вернулся домой с Красного Склона, и Джамалудин никогда не считал себя ни в чем виноватым, но однажды, месяца через три, Джамалудин застал Амирхана играющим во дворе: тот возился с разряженным автоматом и довольно громко при этом бормотал.
– Что ты говоришь? – спросил Джамал.
– Что когда я вырасту, я накажу убийц дедушки!
– И кто же это научил тебя так говорить? – спросил Джамал.
– Мама.
Джамалудин поцеловал сына и зашел на кухню, чтобы поговорить с Мадиной. Она обернулась к нему. Она в это время разделывала тесто, на ней было траурное черное платье, и в обсыпанных мукой пальцах Мадина крепко сжимала длинный кухонный нож.
Джамалудин молча смотрел на жену, а Мадина смотрела на него, и летнее солнце сверкало в ее тяжелых иссиня-черных волосах, перевязанных черной косынкой. Джамалудин стоял и молчал, и Мадина тоже не говорила ни слова. Так прошло минуты две.