— Как дошли? Все о'кей? — говорит он Валентину Николаевичу и протягивает ему сильную загорелую руку.
Наконец все формальности окончены и можно отправиться в город. Сунув в карман сенегальские деньги с изображением полунагих негритянских красавиц, мы сходим с судна и идем по длинному бетонированному причалу.
Полдень. Тени затерялись где-то под ногами; жарко и душно, как в парилке. Только пахнет не вениками, а чем-то очень сладким, приторным. Как видно, где-то рядом с портом находится кондитерская фабрика. Вода у пирсов зеленовато-синяя, прозрачная. Около самой ее поверхности шмыгают стайки крупных, до полуметра, острорылых рыб-сарганов. А за ними наблюдают внимательные птичьи глаза. На мачтах затонувшего около самого пирса судна сидят несколько десятков черных, отливающих на солнце фиолетовым пламенем бакланов. У них тонкие, змеиные шеи и глаза, похожие на тщательно отполированные кусочки изумрудов в белой оправе. Иногда то одна, то другая птица срывается с мачты и как-то лениво плюхается в воду. Наверное, им не столько хочется поймать верткого саргана, сколько просто остудить свое перегретое солнцем тело. Вынырнув, баклан тяжело взлетает на мачту, долго, перебирая перепончатыми лапами, устраивается на ней, а потом расставляет крылья, чтобы просохли. В этот момент бакланы очень напоминают молчаливых, ушедших в созерцание своего внутреннего мира монахов: птицы совершенно равнодушны ко всему, что их окружает, — к пробежавшей с высунутым языком собаке, к проходящим мимо людям и ко мне, щелкающему затвором фотоаппарата.
Тут же, на каменной глыбе, торчащей из воды, сидят изящные, с черными хохолочками на голове белые чайки. Они более подвижны и значительно подозрительнее своих степенных соседей — бакланов. Услышав щелчок затвора, птицы нервно вскрикивают и устремляются ввысь.
За потопленным суденышком стоит армада яхт. Борта их сверкают белизной, надстройки окрашены в зеленый, красный, синий цвета; ослепительно блестит надраенная медяшка. На носу названия: «Жанна», «Брижитт», «Татьяна», «Мариетта»… Имена чьих-то жен, невест, дочерей. Яхты привязаны канатами к стволам старинных пушек.
Оставив яхты и укрощенные пушки позади, мы выходим за ворота порта. Около самой портовой ограды, спрятавшись в скудной тени каких-то корявых, с серой сморщенной корой деревьев, приютились десятки бедно одетых людей. Лица и кожа их тел такие же пыльные и серые, как кора скрюченных засухой деревьев. Завидев нас, люди оживляются. Они поднимаются с земли, отряхиваются, застегивают ветхие грязные рубашки. На их осунувшихся лицах жалкие улыбки: может, нужно поднести сумку? Фотоаппарат? Или проводить в город?..