— Стремена, — вставил римлянин.
— Есть название, значит, вы их используете. Ещё она ознакомила всех с горячим напитком из ячменя и цикория. И вот совсем недавно усовершенствовала пиво… За что ей искренне благодарна половина горожан. Нет, больше. Камбрийки любят пиво не меньше мужчин. И вся гильдия углежогов.
Замолчал было, но сразу хлопнул себя по лбу:
— Совсем забыл, вот ведь память стала… Она девственница. И у неё большие серые глаза. Кто это?
Римлянин молчал. Пытался переварить. Ему не нравилось то, что он слышал. Но спорить было трудно.
— Она крещёная, — наконец, выдавил он.
— Мы не говорим об исповедании, — заметил друид. Ему всё больше и больше нравился разговор. Он начинал понимать вкус к проповеди иноверцам — к проповеди с позиции не силы и меча, но истины. За ним были факты. За римлянином — нежелание верить очевидному. Преодолимое, — Мы говорим о том, кто она.
— По описанию выходит Минерва. Но этого просто быть не может! Она человек! Её узнали как человека.
Жалкое сопротивление. Агония разума, цепляющегося за прежние предрассудки.
— Кто? Все местные жители уверены, что она богиня… Не такая, как христианский бог, и даже не такая, как римский Юпитер. Она из плоти и крови. Хочешь проверку? Когда её дни? Главные, а не августовская суета?
— Откуда мне знать! Я христианин.
— Знать и соблюдать — разные вещи. Поверишь ли ты мне, если я скажу, что минервины в Риме приходились на весеннее равноденствие?
— Допустим. И что из того?
— Сегодня осеннее. Если то, что с ней случилось, обычный яд, подсыпанный в кушанье земной женщины — она умрёт до утра. Если же это болезнь, вызванная поворотом годового колеса — в ней нет ничего опасного. И если она не умрёт к утру — это богиня.
— А какая разница, богиня или нет? — риторически вопросил римлянин, — Всё равно… Хотя — мне нравится твоя версия, ирландец. Но если так — что Минерва делает в приёмных дочерях у трактирщика?
— Боги — странные существа, — заметил друид, — а крещёные боги и вовсе непостижимы. Они и должны быть непонятными. А притворяться человеком — любимая игра богов. Или дело. Возможно, ей нужно занять чьё-то место. Для чего-то. Ты знаешь о проделках Манавидана?
— А кто это?
— Морской бог. И большой ходок… Любимая шутка принять образ мужа.
Комес улыбнулся. При всех неприятностях — гораздо приятнее быть обманутым богиней, чем влипнуть в историю по собственной дурости. А истории про идеального ходока Манавидана оказались достаточно занятными, чтобы под них дождаться рассвета. Тогда друид ушёл расталкивать товарищей.
Нион Вахан, не отрывая глаз от ровно, очень ровно дышащей Неметоны, перегоняла в голове по кругу мысли. Привыкла. Что бы ни было вокруг — смотри на то, что действительно важно, а мыслить можно про что угодно. Так её учили, и этот урок она выучила очень хорошо — очень уж помогал. Не будь его — может, и не было бы сейчас глупенькой пророчицы, была бы красивая черноволосая оболочка. Делающая только то, что скажут. Но лет с пяти она научилась убегать от учителей внутрь себя, и там гоняла по кругу простенькие да глупые мысли свои. В том была главная ценность, что свои. Была и вторая — наружу не пробивались ни глупости, ни важное и интересное. И это сейчас снова пригодилось. Нион поспешно оборвала ценную мысль. Эта мысль ей сейчас не по чину, пусть её богиня думает. А Луковке довольно и мыслей, скажем, про сестёр. Странные существа — сёстры. У Нион Вахан их никогда не было. У неё и матери не было. Умерла родами. Была б мальчиком — мачехи б души не чаяли, обычной девочкой — затравили б до смерти. А так — отдали друидам. Отец при этом был весел — и тогда Луковка решила забыть его имя. Потом поняла — можно быть очень радостным снаружи, печальным внутри, а если там, в глубине, есть и кусочек не своей, божественной души — то и сама не поймёшь, какое у тебя настроение. Но к этому времени имя надёжно забылось. А друиды не напоминали. И в этом были правы. У Нион есть Неметона — не мать, не отец, не сестра. Ближе. Гораздо ближе.