Нюта вошла вслед за начальницей. Она с удовольствием оглядела большую светлую комнату с двумя широкими окнами, выходящими в сад. Полуобнаженные деревья сада, набережная реки, расположенная за высокой белой оградой, и самая река, подернутая осенним слезливым туманом, — вот что в первую минуту представилось ее взорам.
Обстановка комнаты поражала своей скромностью и изысканной, почти педантичной, чистотой. Четыре, застланные белоснежными пикейными одеялами, постели ютились вдоль стен, сомкнутые одна с другой изголовьями.
Большой платяной шкаф скромно возвышался в углу. Четыре маленьких ломберных столика с письменными принадлежностями — подвое у каждого окна, разделенные между собою этажерками. В противоположном углу, у печки, поверх застилавшего добрую четверть пола комнаты линолеума, — умывальник. Оттоманка и диван, крытые кожею, четыре таких же, обитых кожею, кресла, отделенных от кроватей низенькой ширмой. Туалет в одном из углов, белый кисейный, поражающий тою же изысканной чистотой, с венецианским зеркалом, без рамы на нем.
У письменных столиков — бамбуковые табуреты, у туалета — темный пуф. Посреди комнаты — небольшой круглый стол; над ним—висячая лампа.
На стенах картины — зимний пейзаж, тройка, мчащаяся в метель, и море, миниатюрная копия Айвазовского. Между окон огромный портрет двух очаровательных малюток, мальчика и девочки, лет четырех, улыбающихся и свежих, как маленькие херувимы.
При входе начальницы с поклоном поднялись сидевшие у стола за чайным прибором две женщины. Обе они были в костюмах сестер милосердия.
Одна высокая, стройная, лет 28, с правильными чертами измученного желтоватого, без примеси румянца, лица, красивыми грустными черными глазами, тонкой нитью пробора в густых пушистых, цвета вороненой стали, волосах.
Другая — широкоплечая, крепко сложенная, с очень некрасивым веснушчатым лицом, толстыми губами, маленькими, как бы заплывшими, глазками и гладко причесанными, почти прилизанными, волосами. Ей по виду можно было дать приблизительно лет тридцать, а то и все тридцать пять.
Увидев рыдавшую Розанову, черноглазая молодая женщина поднялась ей навстречу, протягивая руки:
— Детка, милая детка, о чем?..
Толстые губы старшей обитательницы десятого номера сложились в добродушную насмешку.
— Эвона! Опять! Ну, будет же нынче до позднего вечера море разливанное! Господи, помилуй мя! Хоть на уборку амбулатории, что ли, уйти? Здравствуйте, Ольга Павловна! — поворачиваясь всем корпусом в сторону начальницы, грубоватым, как у мужчины басистым, голосом проговорила она.