Сердце Нюты забилось, лицо вспыхнуло.
— Нет! — сорвалось резко с ее дрогнувших губ. — Нет, не просите, я не могу вернуться к вам тетя. Не могу!
— Но тебя вернут силой! Через полицию вернут, понимаешь? — вспыхнула в свою очередь Женни, и ее детски-невинное личико перекосилось от злости.
— Тебя вернут силой, пойми, пойми, дурочка… тебе же лучше вернуться к нам добровольно, под крылышко мамы… У мамы связи в свете, можно затушить всю эту глупую историю, замять… А тут тебе арест грозит, может быть, тюрьма, заключение…
— Пусть тюрьма и заключение, — я не вернусь! Благодарю тетю и тебя за ваши заботы, но я не вернусь! — прозвучал твердый, непоколебимый голос.
— О, Боже мой! Она убьет меня, эта неблагодарная, дрянная девчонка!
И генеральша закачала во все стороны головою.
— Злая, гадкая Нюта! Как тебе не стыдно? Мамочка, успокойтесь, милая, оставим ее пусть погибает, пусть ее возьмут и бросают в тюрьму. Она не понимает своего счастья, глупая, ничтожная девчонка!.. — волнуясь, кричала чуть не в голос Женни… Затем, переводя дух и впиваясь в Нюту тяжелым негодующим взглядом своих раскосых глаз прибавила:
— Но, ведь, тебя выгонят отсюда! Разве ты этого не знала?. Выгонят, выгонят, я знаю наверно. Да! — торжествуя и злясь, выбрасывала она слово за словом. — Куда ты денешься тогда, куда? Скажи, скажи!
— В тюрьму! Ведь ты же сказала, что меня бросят в тюрьму, — был спокойный ответ.
Этот ответ произвел, очевидно, сильное впечатление.
Вслед за словами Нюты начался невообразимый сумбур. Генеральша рыдала, сжимая руки, и перебирала громко имена своих светских знакомых, перед которыми она, генеральша, не смеет теперь поднять глаз, благодаря «ужасному» поступку Нюты.
Саломея стонала и поддакивала в тон генеральше.
Женни осыпала упреками Нюту и, забыв весь свой светский лоск, бранилась, как рыночная торговка.
Неизвестно, чем кончилась бы вся эта сцена, если бы в дверь не просунулась знакомая Нюте голова «сестры-просвирни» и грубоватый бас Кононовой не прогудел:
— Сестра Вербина! Вас к Ольге Павловне зовут на квартиру…
Схватившись руками за голову, Нюта выбежала за дверь.
Теперь ей было все равно. Ее очевидно позвали, чтобы сдать в руки полиции. Она знала это, но ни арест и ничто другое не пугало ее. Душа точно замерла в непосильном страдании, замерла и окаменела под гнетом тоски…
Быстро молча шагала она в нескольких аршинах расстояния за умышленно, казалось, убегавшей от нее Кононовой, и странная апатия охватывала, словно какими-то холодными, железными, цепкими оковами, все ее измученное не в меру существо. Хотелось уйти, как можно дальше, от упреков и стонов, криков и брани, посыпавшихся так неожиданно на ее, и без того низко пригнувшуюся под гнетом горя, головку.