, без которой мне нельзя ехать, как следует, с покойной совестью. О сем объясни и Надежде Николаевне
>*.
Спроси у Шевырева, получил ли он письмо мое, писанное 25 декабря 1845 года, а также у Аксаковых>*, отца и сына, получили ли они письма мои, приложенные в письме к Шевыреву. В следующем за сим письме напишу тебе маршрут моего странствия.[55] А пока, если случится оказия что посылать, посылай на имя Жуковского во Франкфурт, с которым мне непременно следует и нужно видеться, если не в конце мая, то в начале июня. Насчет твоих собственных недугов говорю тебе: крепись и мужайся! Сердце мое велит тебе сказать это. Всё выноси покорно и послушно и благодари вперед за всё того, кто над нами! Благородную и полную доверенность к нему — и ничего иного! Прощай! Спешу занести поскорей письмо на почту.
Весь твой Г.
Ты мне до сих пор не дал адреса, и я адресую попрежнему в дом Хомяков<а>.
На обороте: Moscou. Russie. Николаю Михайловичу Языкову. В Москве. У Кузнецкого моста, в доме Хомякова.
Смирновой А. О., 4 марта / 20 февраля 1846>*
11. А. О. СМИРНОВОЙ.
Рим.
Марта 4 ——— Февраля 20
1846.
Ваше письмо (от 14 генваря) получил>* трет<ьего> дни. Благодарю вас и за него, и за поздравленье с новым годом, и за известия, и за попеченье обо мне, словом — за всё. О здоровье могу вам сказать только, что оно плохо. Приходится подчас так трудно, что только молишься о ниспослании терпенья, великодушия, послушания и кротости. Верю и знаю, знаю[56] твердо, что эта болезнь к добру; вижу и здесь очевидно и явно надо мною великую милость божию. Голова и мысль вызрели, минуты выбираются такие, каких я далеко недостоин, и во всё время, как ни болело тело, ни хандра, ни глупая, необъяснимая скука не смела ко мне приблизиться. Да будет же благословен бог, посылающий нам всё! И душе, и телу моему следовало выстрадаться.[57] Без этого не будут «Мертвые души» тем, чем им быть должно. Итак, молитесь обо мне, друг, молитесь крепко, просите молиться и всех тех, которые лучше нас и умеют лучше молиться, чтобы[58] молились о том, дабы вся душа моя обратилась в одни согласно-настроенные струны и бряцал бы в них сам дух божий. Из всех средств доселе действовало лучше[59] других на мое здоровье путешествие, а потому весь этот год я осуждаю себя на странствие и постараюсь так устроиться, чтобы можно было в дороге писать. Лето всё буду ездить по Европе в местах, где не был, осенью по Италии, зиму по островам Средиземного моря, Греции и наконец в Иерусалим. Теперь же ехать в обетованную землю не могу по многим причинам, а главное, что не готов — не в том смысле, чтобы смел думать, будто могу быть когда-либо готовым к такой поездке, да и какой человек может так приготовиться? Но потому, что в самом деле не спокойно на душе, не сделал еще того, вследствие чего и по окончании чего полагал только совершить эту поездку. Итак, вот вам, мой добрый друг, и о моей болезни, и о моем внутреннем состоянии душевном. В Риме я видаюсь и провожу время с немногими. Таких, которых бы сильно желала душа, здесь теперь нет. Нет даже таких, которые бы потребовали от меня сильной деятельности душевной вследствие какой-нибудь своей немощи. Большею частию это или простые, добрые люди, живущие с собой в мире, но у которых души не многострунные и немногокачественные, или же пребывающие в светской легкой суете,