– И что же, старина, вы там поделывали? – спросила она с вымученной игривостью. – Ездили к своей подружке или – выставлять свою кандидатуру на следующих выборах в парламент?
– Я выяснял обстоятельства убийства одного человека, – ответил он, и удивление в ее взгляде сменилось ужасом.
– Не очень веселое занятие, – сказала она, помолчав, но все еще пытаясь говорить с наигранно кокетливым безразличием. – Надеюсь, он не принадлежит к числу ваших близких родственников?
– Нет, он мне не родственник, и вам тоже, но он был привязан к вам узами, которые должны бы сделать его жизнь для вас священной. Он был предан вам душой и телом, а вы помогли его убить.
– О, Боже! – закричала ока, – Боже мой! Не говорите со мной так, лучше возьмите кочергу и размозжите мне голову, но только не говорите так!
– Я должен так говорить. Мне жаль вас, но я не могу вас щадить. Это мое ремесло – расследовать тайну убийства, извлекать ее на свет дня.
– Так ты сыщик! – вскрикнула она. – Ты мерзавец, лицемер, трус, ты мозолил мне глаза и притворялся моим другом!
– И я буду вашим лучшим другом, если вы дадите мне эту возможность. Ну, миссис Рэндалл, признайтесь же, что с того вечера в Саутхэмптоне ваша жизнь стала сплошным кошмаром.
Полные ужаса, ее глаза расширились при этих словах. Она глядела на него так, словно перед ней возникло сверхъестественное всезнающее существо или само отмщение во плоти.
– Если бы это скверное дело осталось во мраке неизвестности, если бы никто никогда не узнал, как был убит полковник Рэннок, и если Болиско никогда не был бы привлечен к ответственности… – при упоминании этого имени она вздрогнула, но окаменевшее лицо не изменило выражения, – какую ценность представляла бы для вас ваша жизнь? И смогли бы вы снова быть счастливы?
– Нет, нет, нет, – простонала она, – никогда. Я его любила. Он был единственным, кого я любила, хоть я и плохо к нему относилась. Но он был единственным. Только он. Бедняга Тони был добрым человеком, но я водила его за нос и помогала ему прожигать жизнь и губить себя. Мне было жаль его, когда он смертельно заболел. Бедняга, он пустил свою жизнь на ветер. Слишком много шуму и суеты, и карт, и бессонных ночей. Бедный Тони! Ему было только двадцать шесть лет, когда доктора вынесли ему смертный приговор.
– Но Рэннока вы любили, – сказал Фонс.
– Да, его одного, и любила по-настоящему. Он был самый красивый, самый храбрый, и всегда и во всем настоящий джентльмен. Хотя нельзя сказать, что в карты он играл честно. Но ему надо было как-то добывать средства к существованию.