— Букера он больше, сидя в Медведкове, не получит. Среда не та.
— Вот и я о чем.
— У них там вообще серые стены, синие полы и синие шторы во всю стену, представляешь?
С вечеринки Настя уехала чрезвычайно довольная. Наверняка же Максим обратил внимание, какая она, Настя, блестящая и что за бледная немочь, фигурально выражаясь, его Галочка.
Ревность к этой зловредине душила ее. Как так можно? Даже если представить, что Максим находился на грани самоубийства, когда встретил Галю, и она показалась ему последней надеждой, соломинкой, то сейчас-то что происходит? Развод, между прочим, не так страшен, как его малюют. Ну, допустим, нажили они лишний автомобиль за годы брака. Ну, оставь его жене, пусть ездит из этого Медведкова — куда-нибудь в «Ашан».
В чем дело? Разве может быть с Галей любовь?
Настя, конечно, права. Любви не было. Галя стала его якорем — возвратившись из открытого моря, потрепанный штормами, удравший от пиратов (или пираток), Максим бросал в порту Галю и сходил на родную землю. Обеими ногами вставал на твердую почву скучных деловых переговоров, временами переходивших в застолья, вдыхал манящий аромат литературной славы — но не обрывал лавры, чтобы унести домой, а наслаждался ими издалека, не готовый к тяжелому запаху умирающих надежд, неожиданно превративших жизнь в рутину.
И жил — той жизнью, которая так удивила его отца, наслаждавшегося завоеванием самого теплого и удобного места под солнцем. «Вешалки? Какие, к черту, вешалки?» — думал отец, глядя на Максима с плохо скрытым разочарованием.
Вначале дело было маленьким и скромным — денег с трудом хватало на сигареты, но позже все так закрутилось, что отец радовался уже хотя бы тому, что эта ерундистика приносит хорошие деньги, а Максим, наоборот, огорчался, что его скромное производство пожирает все больше драгоценного времени, отведенного на праздные мысли, на долгие тихие вечера, на бессмысленные размышления о смысле жизни.
Чтобы спастись от вешалок, от груза отцовской удачливости, от ярма семейного достоинства, Максим и начал писать.
Отец был доволен. Мама счастлива.
После Букера отец ушел в отставку.
Литература каким-то образом связывала потребности Максима и ответственность за продолжение фамилии.
Хотя Максим, просыпаясь в восемь, чтобы к девяти быть на работе и закончить после обеда, фантазировал, как хорошо было бы стать писателем вроде Буковски — жить в бедной квартирке, славиться как гений и неудачник, зажигать по вечерам свечи и не ждать звонка телефона, который молчит, — отключили за неуплату.
Никто бы не подумал, что в этом сильном мужчине, таком здоровом на вид, ироничном, лукавом, прописался ботаник — очкарик с кадыком, обросшим раздражением на бритье.