И уж конечно, ее мама никогда не ходила на таких каблучищах — тоненьких, как спица, и высоких, как Эйфелева башня.
Она слышала, что другие женщины из их двора говорят о Дашиной маме. И о ее папе. О его предполагаемых любовницах. Но она своими глазами видела, как эти двое любят друг друга. Они держались за руки, украдкой, словно незаметно для самих себя, целовали друг друга то в шею, то в висок, Андрей прижимал к губам руку жены, а она отвечала ему чувственным взглядом…
В ресторан вызвали такси и заплатили водителю за то, что он отвез всех домой на их же машине.
Конечно, Оксана рассказала матери, что ужинала в ресторане. Та не без раздражения передернула плечами. Из разговора матери с отцом Оксана поняла — они осуждают Дашиных родителей за то, что те бездумно тратят деньги, шикуют, напропалую наслаждаются жизнью.
Но это было так соблазнительно!
И Оксана стала дружить с Дашей. Ей хотелось хоть одним пальцем прикоснуться к этой, может, и безалаберной, но красивой и притягательной жизни.
Мама этого не одобряла — боялась, что Даша дурно повлияет на ее дочь, — но и не запрещала.
Мама была права. Оксана, хоть сама и осуждала их, и сплетничала, и презирала, не могла оторваться от этих странных людей, с ни на что не похожим жизненным укладом.
Она не могла понять, каким образом эти успешные люди, родители, так и не повзрослели — сохранили совершенно детский эгоизм, наивную веру в то, что у них-то все будет хорошо, что жизнь создана для наслаждений…
Переезд Даши на Остоженку стал настоящим горем. Оксана знала — как прежде уже не будет.
С глаз долой — из сердца вон: Даша ее забыла. Оксана превратилась в «девочку, с которой я дружила, когда жила на „Аэропорте“.
Все бы ничего, но семена упали на благодатную почву и взошли — Оксана уже не хотела жить по правилам, за которые радели отец с матерью. Она боялась и новой, знакомой-незнакомой странной жизни, где не было никаких правил, кроме одного: «Получай удовольствие, пока можешь!», и той, к которой ее готовили, — пристойного буржуазного существования с супницами, молочниками и семейными традициями.
Она застряла посредине.
И сейчас вдруг ощутила, как выбирается из своего болотца, почувствовала себя, свою силу. Поняла, чего хочет.
Наверное, ее воспитали в строгости, а Дашу — в любви, и это жизнелюбие и делало Аксенову такой необыкновенной, а Оксану все эти «но»: «ты, конечно, вольна поступать, как хочешь, но…»; «мы отпустим тебя на всю ночь, но…»; «если ты уверена, что хочешь стать журналистом, — твое дело, но…» — превратили в какого-то зомби, который все присматривается, принюхивается, но никак не может начать жить.