Изабель привела с собой Энни, потому что не могла ее отпустить, позволить ей уйти до того момента, как фотография проявится.
В этой подземной норе человек, словно прячущийся зверь, ощущает ужас и покой одновременно. Энни втягивает носом запах угля, прислушиваясь к частому дыханию Изабель, к журчанию жидкости по пластинке-негативу.
Изабель шарит в темноте, нащупывая пластинку на дне таза.
– Готово, – говорит она, поднимаясь на ноги и увлекая за собой Энни вверх по лестнице к солнечному свету.
Затем Изабель закрепляет лист фотографической бумаги в зажимах специальной рамки и водружает эту хитрую конструкцию на каменной дорожке, ярко освещенной солнцем. Сама же усаживается на скамью неподалеку и жестом приглашает Энни сесть рядом с собой.
– Но, мэм, я еще не закончила работу, – возражает та.
Действительно, она провела в студии и погребе достаточно времени и теперь сильно отставала от графика.
– Ах, убрать всегда успеется, – отмахивается Изабель.
«А кто успеет-то?» – думает Энни. Леди слишком беспечно относится к домоводству. Что бы она сказала, если бы прислуга забывала выносить по утрам ее ночной горшок или менять простыни на постели? Но Энни и на сей раз не спорит – ведь так приятно просто посидеть на этой скамейке, залитой полуденным солнцем. Тем не менее она ощущает легкие уколы совести.
Изабель ерзает на месте, отсчитывая про себя нужную продолжительность экспозиции. Долгожданный момент приближается, и, привстав с лавки, Изабель отгибает бумагу в углу рамки.
– Почти, – бормочет она. – Почти…
В своем нервном нетерпении она очень походила на мистера Рочестера.
Когда ты просто сидишь на месте и не двигаешься, весь мир словно приходит к тебе сам, и ты можешь увидеть то, чего до сих пор никогда не видел. Птицы и насекомые кружатся над цветами, опьяненные летними запахами. Солнце, скрытое тучей, разбрасывает лучи во все стороны. «Где они теперь, миссис Гилби и Портмен-сквер, почему я до сих пор по ним скучаю?» – спрашивает себя Энни. Потому ли, что в них заключался весь знакомый ей доселе мир? Маленькая кухня в подвале, лестница длиной в пятьдесят ступенек. Темная ниша ее собственной каморки, похожей на старый угольный погреб Изабель.
Изабель снова поднимается, чтобы еще раз отогнуть угол фотографии своими почерневшими пальцами.
– Смотри, – шепчет она. – Она появляется!
Энни подходит к ней. Изабель отгибает бумагу чуть больше. Вот он, этот взгляд! Пристальный, немигающий и скорбный, пройдя через всю череду химических процессов, он навсегда стал плотью. Наконец-то, впервые ее замысел осуществлен! То, что сейчас получилось, – это искусство, ее искусство. И это – чудо.