— Значит, тогда у вас и появился этот шрам… последствие авиакатастрофы?
— Какой шрам?
— В виде буквы «V», внизу спины.
— Нет, — возразил Августин, — это совсем другое. — Он сделал для себя в уме заметку не ходить без рубашки.
Позже, когда Бонни вытирала кухонный стол, она спросила Августина об отце.
— Его выдали США, — сообщил Августин. — Багамам он предпочел Талладигу.
— Вы близки с ним?
— Конечно, между нами всего семьсот миль.
— А вы часто его навещаете?
— Когда хочу разозлиться и впасть в состояние депрессии.
Августину часто хотелось, чтобы та авиакатастрофа стерла из памяти его последний визит в тюрьму Фокс-Хилл, но этого не случилось. Предполагалось, что они будут говорить о выдаче отца Соединенным Штатам, о том, чтобы нанять в Штатах не слишком щепетильного адвоката, а может, и о возможности сделки с представителями обвинения, чтобы старик смог выйти на волю еще до начала нового века.
Но когда Августин пришел к нему, отец пожелал говорить совершенно о другом. Он хотел, чтобы сын оказал ему услугу.
— Боллок, ты помнишь Боллока? Он должен мне за товар.
— Я ничего не хочу знать об этом.
— Послушай, Августин, мне ведь надо платить адвокатам. Найди Болтуна и Обезьяну, они разберутся с Боллоком. Но дело здесь не только в деньгах, я хочу, чтобы этим занялся именно ты.
— Отец, я ничего не слышал, просто ничего не слышал…
— Эй, пойди в гавань Нассау и посмотри, что они сделали с моим судном! Обезьяна говорит, что они сняли радар и всю электрику.
— Ну и что. Ты все равно не знаешь, как пользоваться радаром.
— Послушай, умник, я ведь рисковал, все происходило ночью.
— Да, нелегко было завести судно длиной шестьдесят футов в крохотную бухточку. Как же тебе это все-таки удалось?
— Что у тебя за тон, сынок!
— Взрослый человек, а связываешься с какими-то типами, у которых клички Болтун и Обезьяна. Видишь, куда это тебя завело?
— Августин, я тоже не прочь предаться воспоминаниям, но охранники говорят, что времени осталось мало. Так ты сделаешь это? Найдешь Генри Боллока на Бит Пайн. Забери мою долю и отвези на Каймановы острова. Что в этом плохого?
— Жалкий.
— Что?
— Я говорю, какой же ты жалкий.
— Значит, я могу считать эти твои слова отказом? Ты не сделаешь это для меня?
— Боже мой.
— Ты разочаровал меня, малыш.
— А я горжусь тобой, отец. Рубаху на себе рву от гордости при каждом упоминании твоего имени.
Августин вспомнил этот разговор, когда садился в «бичкрафт» на взлетной полосе Нассау. «Мой старик неисправим. Он так ничему и не научился. Выйдет из тюрьмы и возьмется за старое».
Сын смотрит в глаза отцу и называет его жалким — жалким. Да любой другой отец выругался бы, заорал или ударил бы такого сына. Но только не мой. Господи, он все стерпит, если дело касается получения своей доли за контрабанду наркотиков. Как тебе это нравится, Августин?