Возможно, она была слишком уверенной. Может быть, никто из них не найдет своего счастья. Возможно, это дело Шелгрин и в самом деле серьезное, и они будут убиты. Но она отказывалась думать об этом. В темноте, уютно завернувшись в одеяло, Марико улыбалась.
Уф, уф...
Для него не было чувства времени.
Для него не было чувства места.
Он был как насос.
Игнасио Каррерас работал над своими руками. Он напрягся. Замычал. Застонал. Он вдыхал, астматически хватая воздух, и с силой выдыхал. Дыхание его было неистовым, но равномерным, как будто он слушал военную музыку, которая играла внутри его. Штанга, с которой он сражался, весила больше его. Это занятие казалось слишком трудным для него, но он продолжал без передышки. Если бы задание было бы более посильным, оно потеряло бы для него всю свою ценность. Его всемерные усилия выжимали из него капельки пота, которые сливались в ручейки, сбегавшие вниз по ушам, носу, подбородку, кончикам пальцев. На нем ничего не было кроме голубых боксерских трусов. Его хорошо сложенное мощное тело сияло как воплощение мальчишеской мечты о грубой силе. Почти можно было услышать, как истязаемые ткани были на грани разрыва, в то время, как новые и более сильные волокна вырастали на их месте.
По понедельникам, средам и пятницам, без исключения, Игнасио Каррерас усердно работал над своими икрами и бедрами, ягодицами и боками, поясницей и мышцами спины. У него были удивительные мышцы живота: собственно живот был твердым и вогнутым и напоминал лист закаленной стали. Игнасио стремился перевоплотить свое тело до последнего дюйма, до последней клеточки. Для расслабления он читал фантастику и жаждал иметь совершенное тело роботов, которые от случая к случаю появлялись в этих книгах, — гибкое, но непоколебимое, аккуратное и в какой-то мере изящное, но заряженное грубой силой. По вторникам, четвергам и субботам он трудился над улучшением своей груди, верхней части спины, шеи, плеч, бицепсов, трицепсов и всех мышц предплечий. На седьмой день он отдыхал, хотя бездействие заставляло его нервничать.
Каррерасу был только тридцать один год, но он выглядел моложе. У него были жесткие, густые, черные волосы, в них не было ни пряди более светлых волос. Когда Игнасио упражнялся, его голова, чтобы не мешали волосы, была обвязана ярко-желтой эластичной лентой. Его резкие черты лица, удлиненный нос, темные и глубоко посаженные глаза, смуглый цвет кожи и лента придавали ему вид американского индейца.
Но он не претендовал называться индейцем. Ни американским, ни каким-либо другим. Он говорил, что является бразильцем. Но им он тоже не был.