Сенатор нахмурился.
— Мне не нравится весь этот разговор об убийстве.
— Дорогой Том, я имел в виду не Лизу! Не вашу дочь. Конечно, нет! За кого вы меня принимаете? Я же не чудовище какое-нибудь. Она мне тоже не безразлична. Она мне почти как родной ребенок. Любимое дитя... Другое дело — Хантер. В нужный момент его надо будет убрать. И этот момент скоро наступит.
Шелгрин лихорадочно искал, как бы поставить этого толстяка в невыгодное положение.
— Все, что случилось, — ваша вина. Вам следовало его убить, как только вы узнали, что он собирается в Киото.
Петерсона не смутило это обвинение.
— Мы не знали, что он собирается туда, пока он не оказался там. Мы не следили за ним. Не было причин. Много воды утекло с тех пор, как он расследовал исчезновение Лизы. Мы даже не были уверены, узнает ли он ее. И мы рассчитывали, что она будет держать его на расстоянии, — как она и была запрограммирована.
— Что мы будем делать с ней, после того как устраним Хантера? — спросил сенатор.
Петерсон переместил свое грузное тело в поисках более удобного положения, что всегда исключали его толстые ляжки, огромный зад и внушительный живот. Пружины сиденья жалобно заскрипели.
— Конечно, она больше не может жить как Джоанна Ранд. С этой жизнью она покончила. Мы полагаем, что самым лучшим для нее будет отослать ее домой.
Эти три последних слова спустили с цепи страх, который жил в Томе Шелгрине. "Отослать ее домой, отослать ее домой, отослать ее домой, отослать ее домой". В его голове эта фраза звучала снова и снова, как ритмичный шум работающей машины. Это была та же самая угроза, которую он использовал, чтобы получить преимущество перед шофером желтого "Шевроле". И теперь от этого совершенно неожиданного и жуткого поворота событий он почувствовал слабость и головокружение.
Он притворился, что не понимает толстяка.
— Отослать ее обратно в Иллинойс?
Петерсон пристально посмотрел на него.
— Дорогой Том, вы же знаете, что я не это имел в виду.
— Но это для нее дом, — сказал Шелгрин. — Иллинойс или, возможно, Вашингтон. — Он отвел глаза от толстяка, посмотрел вниз на фотографию, а затем за окно в дождливую ночь. — То место, куда вы хотите ее отослать... это ваш дом и мой, но не ее...
— В Японии ей тоже не место.
Сенатор ничего не сказал.
— Мы отошлем ее домой, — произнес Петерсон.
— Нет.
— Это самый лучший вариант.
— Нет.
— О ней будут хорошо заботиться.
— Нет.
— Дома, дорогой Том, у нее будет все самое лучшее.
— Бред.
— Там она будет счастлива.
— Нет, нет, нет! — Шелгрин почувствовал, как кровь приливает к его лицу. Его уши стали пунцовыми. Он уронил фотографию, его правая рука судорожно сжимала фонарик, а левая была сжата в кулак. — Этот же чертов аргумент вы приводили и на Ямайке много лет назад. И тогда мы договорились — раз и навсегда. Я не позволю вам отослать ее домой. Забудьте от этом. Все. Конец дискуссии.