– А всетаки без хозяйки – дом сирота! – говорил он, будто бы сам с собой.
И старался все подать, а потом бесследно исчезал.
– Ну, Федор, слыхал, какая у нас объявилась гостья? – спросил Ушаков, придя домой.
– Как не слыхать, ваше высокоблагородие! Вон костры по всему городу запалили. Солнышко затмили. А гостья – точно, упаси господи! Это, сказывают, как в семьдесят первом годе в Москву пожаловала. Тогда оно вот как было. Солнышко еще не встало – только в зорьке купалось, приплелась к заставе сгорбленная старушонка в черном саване с монашеским куколем на голове. Бредет, на суковатую клюку опирается. Караул стоит, усы разглаживает. Кричит ей: «Стой! Куда бредешь, гнилая? Как тебя звать, древняя?» А она подняла голову – один голюсенький череп. Вместо глаз синие болотные огоньки мигают. Зубыклыки лязгают. «Звать меня – моровая язва!..» Смеется, вредная, во весь свой поганый рот. Распахнула саван, а под ним – кости, обтянутые желтой кожей, а на коже черные пятна. Караул попался не из робкого десятка. Спервоначалу отшатнулся: свят, свят! А потом сотворил крестное знамение и ружье наперевес: «Стой, язва!» А она язык показала – мол, накося, выкуси – да через заставу, как тень, в Москву и сгинула. А языкто у нее ровно у змеи, – на конце раздвоен. Вот и можно теперь узнать чуму по раздвоенному языку да черным пятнам на теле!
– Даа… Красивая сказка, – усмехнулся Ушаков. – А как же мыто теперь будем, Федор?
– А как все, батюшка. Мы на базаре покупали только молоко да овощи. Овощ пусть мне в кувшин с уксусом кладут, а от молока откажемся.
– Верно. Сядемка мы на морской стол – на крупу да солонину!
– Точно так, Федор Федорович!
Ушаков ходил по комнате. Надо было ужинать, а Любушки нет, как нет. Беспокоился, но ничего не говорил. Федор понял его состояние. Гремя стаканами, сказал в пространство:
– Где ты, ласточка, где, касаточка?
Только произнес – мимо окна мелькнула тень. Вбежала Любушка.
– Ух, чуть добежала! Едва не задохнулась в этом дымном смраде! Днем солнце багровое, теперь луна такая же. Собаки воют. Страшно! – говорила она, обмахиваясь платочком.
Федор в последний раз взглянул на стол, – всё ли есть, и ушел к себе. Остались вдвоем.
– Почему так задержалась?
– Рядышком с нами, на соседней улице, чума…
– Кто заболел?
– Перекупка. Она торговала на рынке старьем. Покупала у приезжих, скупала у матросов с «купцов». Изза нее оцепили все три улицы до самого рынка.
– А как же ты прошла? Как не задержали?
– Э, караульщики стоят всё свои. Уговорила. А почему им не пропустить меня: знают, что я здорова! – засмеялась она.