– Ни о чем не беспокойтесь, – сказал он, сам не веря своим словам.
Они с отцом посмотрели друг другу в глаза, и старик притянул сына к себе.
– Я знаю, что на тебя можно положиться. – Он стиснул Жакобу плечи. – Да, совсем забыл. Смотри, что я нашел в библиотеке.
Он порылся в кармане и достал оттуда маленький потрепанный блокнот.
Жакоб открыл его и увидел детские рисунки – птицы, перья, развернутые крылья. Это рисовал он сам в детстве, когда интересовался полетом. Тут же были и более сложные схемы, сделанные рукой отца.
– Спасибо, – его голос дрогнул.
Стоя на перроне, он махал родителям рукой. Поезд дернулся, тронул с места.
– Если не сможешь приехать сам, отправь хотя бы Сильви и Лео, – крикнула мать.
Но у Сильви были свои планы – она по-прежнему мечтала вернуться в страну своего детства. Всё было расписано заранее: Каролин и няня едут с ними; было собрано огромное количество багажа, билеты заказали на сентябрь. Осень в Польше, окрашенные в багрянец леса!
Но поездке не суждено было состояться. Войска Гитлера вторглись в Польшу. Мечты Сильви о поездке рассыпались в прах. И не только они.
– Jude![3] – ахнула медсестра, презрительно поджав сухие губки.
Жакоб Жардин проследил за ее взглядом и увидел, куда тот устремлен – на его пенис. Жакоб усмехнулся. Никуда не денешься – обрезание говорило само за себя. В свое время Жакоб-старший не устоял перед напором своей матери. Внешний признак принадлежности к еврейскому роду был налицо. Жардин мог сколько угодно считать себя чистокровным французом, но с точки зрения нацистов эта маленькая деталь автоматически зачисляла его в категорию «недочеловеков». В их мире наличие или отсутствие крайней плоти определяло все.
– Фрейлейн Кальб! – рявкнул доктор Шрадер. – Отправляйтесь в палату и займитесь ранеными.
Избавившись от медсестры, немец быстро сделал Жакобу противостолбнячную инъекцию. Потом быстрыми, профессиональными движениями очистил рану и наложил повязку.
– Вы должны были показать мне свое ранение раньше, – укорил он.
Жакоб пожал плечами:
– Были дела поважнее.
Он посмотрел на лейтенанта Шрадера. Они были примерно одного возраста, одного роста. Уже три дня Жакоб работал вместе с этим немцем в госпитале для военнопленных и имел возможность убедиться, что, несмотря на цвет мундира, Шрадер ему не враг. Просто замотанный врач, пытающийся помочь раненым, которых на его голову свалилось слишком много. Сложись жизнь иначе, они вполне могли бы стать друзьями. Другое дело – фрейлейн Кальб: ее явно сразило открытие, что переводчик, так хорошо разбиравшийся в медицине и оказывавший ей и доктору Шрадеру столь неоценимую помощь, оказался презренным евреем. Вспомнив выражение лица медсестры, Жакоб ухмыльнулся.