– Вы не будете любезны поведать мне, что все это значит?
– Позже поймете, – строго ответил Д'Изерния, прикалывая к кармашку черную бутоньерку.
– Но вы можете сказать хотя бы, куда мы едем?
– На асиенду Пантитлан. Она лежит в руинах, сгорела во время революции, но часовня сохранилась. Она вполне подходит для наших нужд.
Они свернули с шоссе на проселок, бегущий через плантации высокого сахарного тростника. Впереди показалась другая машина, Генрих сбросил скорость, чтобы поднятая пыль успевала оседать, а подальше сквозь пыль маячил как минимум еще один автомобиль. Скоро впереди показались обвитые плющом полуразвалившиеся кирпичные трубы асиенды. Генрих свернул на зеленую поляну и остановил «Паккард» обок уже стоявших – числом не менее полутора десятков – и продолжавших прибывать машин. Престарелые пассажиры – по большей части мужчины, хотя было и несколько женщин, все в черных одеждах, с траурными повязками на рукавах – медленно брели к часовне.
– Мы подождем, пока войдут остальные, – поведал Д'Изерния, поглядев на желто-зеленую рубашку Тони и укоризненно покачав головой. – Вам в подобном виде заходить не стоит. Оставайтесь тут вместе с Генрихом, можете понаблюдать издали. Там есть небольшая комната, куда вы зайдете после службы. Там мы к вам подойдем. Понятно?
Тони угрюмо кивнул, будто усмотрел в этом какой-то смысл, и в ожидании постарался напустить на себя такой же мрачный вид, как остальные. Приехал последний автомобиль, последняя группа похоронных старцев засеменила в часовню, затем следом направились Тони с Генрихом. Сумрак в храме разгоняли только трепетные огоньки свечей на алтаре, а воздух более благоухал козами и сеном, чем церковными благовониями. Шорох и шепот сразу прекратились, как только из публики поднялся старик в черном костюме и этаком ошейнике, дрожащим голосом заговоривший по-немецки. Генрих потянул Тони за рукав, и они отошли в сторонку, где могли наблюдать за происходящим, не мозоля глаза присутствующим.
– Вы не будете любезны растолковать мне, что тут происходит?
– Как видите, поминальная месса. – Генрих с чувством фыркнул и шумно сплюнул на пол. – Раньше испанцы проводили такие мессы в Мадриде, разумеется, в присутствии множества немцев и итальянцев. В этой стране подобное происходит впервые. Сегодня двадцать семь лет со дня смерти.
– Чьей?
– Nummer Eins. Номера один. Гитлера, Адольфа, урожденного Шикльгрубера.
– Шутите?!
Голоса собравшихся слились в общей молитве.
– Хотел бы. Воспоминания о былом умирают не сразу, и о плохом, и о хорошем. До сегодняшнего дня у меня и тени подозрений не было. Я оставил весточку Якову Гольдштейну и молюсь, чтобы он поспел сюда вовремя. Тут должны быть интересующие его люди.