Инстинкт жестоко обманул бедную тварюшку с Ксионы. В ее родном мире живые существа были отличным гнездом для разведения новых и новых поколений лейстомерий – в крови человека «креветочка» умирала не позднее, чем через две недели. Если это была хорошая кровь. Чем больше были неполадки в организме человека – тем меньше могла протянуть лейстомерия.
– Хотел бы я работать на ван Эрлика, – мечтательно сказал Тони.
– У него крышу снесло. Угнал третий по величине корабль флота. Взял в заложники губернатора Лены. Потом разнес этим кораблем базу над Баррой. Дети Плаща ищут его по всему сектору и обещают за него рай. А император обещает за него две на десять в восьмой.
Тони хмыкнул.
– Две на десять в восьмой лучше, чем рай, – сказал он.
– Ну да, – хрюкнул крийн, – две на десять в восьмой и твои собственные кишки на закуску. Тот, кто выдаст ван Эрлика властям, не успеет на эти деньги даже булочки купить.
– Я бы его все равно выдал, – сказал Тони, – надо же, сволочь! Поставки не будет!
Крийн поднялся и тихо растворился в чадном воздухе ночного клуба.
* * *
Было уже далеко заполночь, когда белый длинный лимузин генерала Трастамары остановился перед окованными воротами на окраине Моря Величия.
Это был один из самых дорогих пригородов Столицы, заповедник министров и миллиардеров. Тысячи лет здесь в теплом мелководье росли митрийские кораллы, дивных оттенков и форм, порой поднимающиеся над дном на десятки метров. Когда море ушло, кораллы остались: улицы и сады квартала были сплошь забраны в фестончатые цветы и изысканных расцеток заросли. Заборы были выточены в известковых кущах, переливающихся радугой в свете Кольца, над крышами изящных домов вздымались игольчатые шары Lautuium и бело-синие веера Plescifera luminosa.
Ворота бесшумно ушли в землю, и белый лимузин въехал по гравиевой дорожке к белым колоннам двухэтажного особняка.
Парень лет тридцати, чертами лица напоминавший Станиса, кланяясь, провел нового главу службы Опеки и майора Син на широкую веранду, отделенную от ночного сада мерцающим полем, о которое бились светлячки. В глубине веранды, в кресле-«блюдечке», сидел человек. Колени его были накрыты пледом, и на пледе свернулся большой белорыжий кот.
Человек был стар. Невероятно стар. Кожа его истончилась до полной прозрачности, обтянув кости сухой пупырчатой пленкой, так, что они походили на клешни крийна. Волосы и брови исчезли полностью; лицо сморщилось, как печеное яблоко, повисло мелкими складками.
Человек в кресле был так стар, что когда двадцать два года назад кадет Трастамара сказал: «Я сегодня еду к прапрадеду. К Ли Трастамаре», – его сокурсник поглядел на него и спросил: «К Живоглоту? Но он же… А разве его не казнили? Где-то после Большой Войны?»