— Ты знала, что тебя отдадут князю Воиславу?
— Нет, господин. Меня просто ввели в его покои.
— И он не воспользовался твоей невинностью?
— Нет, господин. Я…
Инегельда неожиданно замолчала. Хальвард подождал, но молчание затягивалось, и он спросил:
— Ты что-то хотела сказать?
— Я… Я была очень удивлена.
— Я тоже, — со всей возможной простотой согла-сился боярин. — Это необычно, правда?
— Так мне показалось.
— А потом тебя передарили. Тебе известно, кому?
— Нет, господин.
— Князь Воислав отдал тебя в дар конунгу Олегу.
— Конунгу Олегу?
Инегельда на миг взглянула, и Хальварду показалось, что во взгляде ее мелькнула растерянность. Но она тут же прикрыла взгляд ресницами.
— Ты не знала об этом?
— Разве вещи говорят, кому ее завтра подарят? — в голосе Инегельды слышалась горечь, но она быстро справилась с собой. — Я должна была бы догадаться: прислуживающие мне женщины много говорили о великом вожде русов.
— Ты любишь болтать с женщинами?
— Я выросла среди них.
— Пока поживешь с ними.
Он кликнул гридина, что-то шепнул ему, и гридин тотчас же удалился. Хальвард больше не говорил с девушкой, но, сев в кресло, уже не спускал с нее глаз. И за все это время ресницы Инегельды ни разу не дрогнули.
Вошли две молодые женщины. Хальвард молча указал одной из них на Инегельду, и та, взяв девушку за руку, тут же увела ее из его покоев.
— В баню, — сказал Хальвард оставшейся. — Осмотри тело, нет ли шрамов. Приглядись к ногам: как развиты, не скакала ли на лошадях с детства. Прощупай всю одежду, нет ли где снадобий или иглы. Затем оставишь ее у себя. Беседуй о детстве и отрочестве почтительно, но постоянно. Обо всем будешь докладывать только мне. Ступай.
Низко поклонившись, женщина молча вышла.
2
Альвена долгое время размышляла о последней беседе с Хальвардом. Она была уже в том возрасте, когда самые тяжкие раздумья приходят к одиноким женщинам по утрам, в той неуютной тишине, в которой сон прерывается не криками детей, не ласками мужчины, а горьким безмолвием одиночества. Нет, она тосковала не по объятиям и поцелуям, щедро отдав их тому единственному, в котором пробудила мужчину: ее мучило отсутствие забот, пустота неосуществленного материнства. Если бы Олег не ушел в поход, если бы он, как прежде, изредка навещал ее, пустота эта была бы полностью уравновешена и Альвена имела бы все основания считать себя счастливой. Но конунг спешил на войну, необъяснимое предчувствие подсказывало ей, что свидание их было последним, почему она и постаралась вложить в него самую высокую мечту, какая только может выпасть на долю вождя: не о победе и торжестве, не о власти и славе, а о спасении собственного народа. Только осуществление этой мечты было достойно ее любви и преданности, все остальное казалось преходящим и мелким, и Альвена была чуточку горда собой, что осторожно и мягко сумела внушить ее Олегу.