— Завтра я велю привезти сюда законного сына князя Воислава. — Он натянуто улыбнулся.
— Я не получил ответа.
— Как легко умирают конунги… — Улыбка Халь-варда стала задумчивой, а затем и печальной. — Как самые простые воины. Нож или отрава — какая, в сущности, разница, брат Годхард.
— Я задал вопрос, почему за нашим столом нет Смоленского князя Воислава.
— Нож был в руках убийцы, но ты подвел убийцу к жертве. Подвел, показал и ушел сам, и нет никаких доказательств, — продолжал Хальвард, будто не слыша своего друга и побратима. — Отрава, погубившая Берсира, тоже была в руках отравителя, но кто его — точнее, ее — подвел к жертве и указал на нее? Князь Воислав. Вот причина, почему его нет за этим столом.
— Князь Воислав? — с искренним недоумением спросил Годхард. — И ты получил повеление конунга Олега ввести в Смоленск дружину Перемысла?
— Я угадал его повеление. Потом представлю доказательства, и он подтвердит мои полномочия.
— И у тебя хватит доказательств для того, чтобы обвинить князя этой земли?
— Воислав все расскажет сам.
— Побывав в руках твоих палачей? Кто, кто, скажи мне, поверит этому? Новгород? Князь Рюрик? Может быть, сами кривичи, в руках которых волоки и наши перевалочные склады?
— Верят силе, брат Годхард. Уж ты-то это знаешь.
— Я знаю, что все славянские племена восстанут против нас, прежде чем упадет первый снег. Знаю, что Новгород отзовет своих людей, примкнувших к нам по доброй воле, своих лодейщиков и кормчих. Знаю, что князь Рюрик повелит Вернхиру идти на Старую Русу чтобы любой ценой вернуть княжича Игоря. У тебя помрачился рассудок, Хальвард.
— Все будет зависеть от того, что именно скажет Воислав. А он скажет то, что я вложу в его уста в обмен на легкую смерть. — Хальвард холодно улыбнулся. — Ты — мой лучший помощник, друг и побратим, но даже ты не знаешь, какая сила в моих руках.
— Твоя сила — палачи, лазутчики да ночные убийцы.
— Моя сила — шепот, — тихо сказал Хальвард. — Шепот, который слышат уши, принимающие самые важные решения. Шепот сотворит разноголосицу, и вожди перестанут понимать друг друга, потому что появятся недоверие и подозрение. У каждого против всех и у всех — против каждого. А Олегу некому передать власть…
Он вдруг оборвал самого себя, сообразив, что в го-, рячке спора выдает собственные мечты. Наполнил кубки, заставил себя улыбнуться самой широкой из всех своих улыбок:
— Забудем, брат Годхард. Вино оказалось слишком крепким даже для моей головы.
— Ты сейчас же повелишь освободить князя Воислава, и мы поднимем три кубка, если князь простит тебя.