— Да у любого метро.
— Мне цвет прикинулся, сиреневенький.
— У метро «Елизаровская» на выходе есть ларек. Но у тебя и мобилы-то нет.
— Будет.
— Пойду, отолью, и другие версии прошерстим поподробней. — Майор тяжело встал с шаткого, вот-вот наступит кирдык, стула и покинул кабинет. Капитан тут же ухватился за испещренную дактилоскопическими узорами телефонную трубку.
— Это я. Ситуация под контролем. Он очень задергался, когда я начал развивать темы про личную месть и перевод стрелок… Про тайник с червонцами пропустил мимо ушей… Пробел в нумерации страниц заметил и, кажется, что то заподозрил… А на это очень советовал, «по дружески» советовал забыть… Подначивал, что я на собственную мобилу не заработал. Хвастался своей, на сиреневеньком шнурке носит, в вестибюле «Елизаровской» купил, подонок… Нет, продолжаем, сейчас вернется… Окурок?.. И вам того же.
Потом капитан, хотя и не был брезглив, обнаружившимся в ящике стола пинцетом разгреб в пепельнице свои безжалостно раздавленные окурки и поймал аккуратный окурок майора. Этот трофей нырнул в полиэтиленовый пакетик и спрятался в ящике стола. Когда майор вернулся, капитан вытягивал из оставленной пачки последнюю сигарету.
— Кстати, пока не забыл. — Юрий Витальевич тяжело плюхнулся на стул. — Я тебя просил материалы на одного паренька поискать. Пепел, он же Сергей Ожогов. — Майор тоже потянулся к пачке и нашел ее пустой. — Нет, ты все-таки курить чужие — большой акробат.
— Давно готовы. — Капитан из стола выудил дискету с чирканной-перечирканной наклейкой и положил на место отправившейся в пепельницу пачки. — И все-таки, как считаешь, личная месть или перевод стрелок?
* * *
В пять минут седьмого вечера по двери, охраняющей самую заповедную территорию острова Кижи, настырно заходил кулак. За бревенчатой оградой, наверное, вздрогнуло крестами и куполами знаменитое «русское деревянное зодчество»: собор, церквушка, колокольня и всякие там прочие постройки и пристройки. Ведь оно, зодчество, привыкло к боголепной тишине.
Дверь деревянного КПП открылась незамедлительно. В проеме нарисовалась фигура, мало совместимая с древнерусским духом здешних мест: иссиня-черные волосы, смуглая кожа инородца, нахально-пестрая рубаха навыпуск и надетая поверх жилетка. Особым вызовом смотрелись самоварно надраенные лакированные штиблеты, попирающие ветхий порог. Так и хотелось возопить: «Где вы, русые и синеглазые, с носами картошкой, в льняных косоворотках, опоясанных витым шнуром, где вы, в лаптях и онучах? Куда ты подевалась, Русь, и куда идешь… вернее, камо грядеши?»