— Скажите, вы мне верите? Клянусь, это первый раз было, и я даже никакого удовольствия не получила.
Она прижалась к нему бедром. Она дрожала. Дрожало все ее существо, горячее, переполненное жизнью, а лицо после слез стало еще румяней, губы горели, влага застилала глаза. Наверху плакал младенец. Его укачивали, отбивая ногой такт. Впервые мсье Гир не слышал лихорадочного тиканья своего будильника.
— Вы меня ненавидите? Она теряла терпение.
— Подите сюда ближе.., еще ближе… Она тянула его к себе. Локоть мсье Гира уперся ей в грудь.
— Я так одинока! — старательно всхлипнула она. Нахмурив брови, он рассматривал ее вблизи, чувствуя ее дыхание у себя на лице. Она продолжала говорить:
— Я знаю, что Эмиль как сказал, так и сделает! Ею овладела досада, она с трудом скрывала нетерпение, переходившее в ярость.
— Вы не хотите мне помочь?
Алиса обхватила его за плечи. Это была последняя попытка. Она обвила его шею руками, прижалась к его щеке пылающей щекой.
— Скажите.., скажите…
Ее била дрожь, но то была дрожь, вызванная тревогой. Внезапно он прошептал ей на ухо:
— Мне было очень грустно.
Он не воспользовался близостью и, казалось, не чувствовал ни ее живота, прильнувшего к нему вплотную, ни ее ноги, обвившей его ногу. А просто, закрыв глаза, вдыхал ее запах.
— Не двигайтесь, — взмолился он.
На миг с лица ее сбежала притворная страсть, и оно стало усталым и холодным. Когда мсье Гир приоткрыл глаза, она с улыбкой шепнула:
— Как у вас здесь мило!
В комнате все резало глаз, может быть, оттого, что на лампочке не было абажура. Очертания были слишком четкими, цвета слишком грубыми. Прямоугольник стола под блестящей клеенкой был твердым и холодным, как надгробный камень.
— Вы всегда тут один живете?
Он хотел встать, но она удержала его, прижалась.
— Нет. Останьтесь так. Мне так хорошо! Мне кажется…
И вдруг добавила игриво, как девчонка:
— Можно я буду иногда забегать, прибирать тут у вас? Но ей хотелось большего. Она упорно старалась добиться иной связи между ними, но он, казалось, не понимал, и она боялась слишком точно дать ему понять это и спугнуть его.
— Вы ведь спасете меня, правда?
Она потянулась к нему влажными губами. Он едва коснулся их, только гладил ее по голове, устремив взгляд куда-то в сторону.
— Вы холостяк? Вдовец?
— Да.
Она не знала, относится ли это “да” к слову “холостяк” или к слову “вдовец”. Но говорить было необходимо. Слишком уж нелепым было молчать, лежа в этой безликой комнате, у окна, прикрытого серой бумагой.
— Вы в какой-нибудь конторе служите?
— Да.
Она так боялась, что он сейчас встанет и снова примет свой отстраненный вид, что еще теснее прижалась к нему, сделав при этом как бы невольное, но очень точное движение.