— Встретимся, — сказал мне, — теперь вижу, непременно мы с тобой встретимся.
Шура потянула меня за рукав. В коридоре, пустом, как аллея ночью, заметила неодобрительно:
— Какой вы, однако, москвич. Всех уже разозлили, успели. Владимир Захарович курить бросил, из-за вас опять закурил И весь бледный Другие от вас не такие приезжали.
— А какие?
— Обходительные, вот какие.
— У меня характер собачий, — пояснил я. — Сколько я с ним помучился, Шура, вы не представляете. На работе меня никто не любит, соседи избегают, а поделать ничего с собой не могу. Видно, уж с чем родился, с тем и помрешь. Да я толком и не понимаю, в чем дело. Вроде ничего плохого не говорю, а люди отворачиваются, и некоторые даже плюются.
В ее серых, невинных, блестящих глазах зажглась укоризна:
— Вы думаете, я не понимаю? Думаете, дурочка?
— О чем вы, Шура?
— Думаете, я не вижу, как вы надсмехаетесь? Все вижу. Только я не обидчивая. Куда пойдем?
Я заглянул в свой список:
— Может, сначала съездим искупаться?
— Говорите серьезно, пожалуйста.
— Ну тогда к Геннадию Ивановичу Иванову, фрезеровщику. Далеко это?
Шура, не отвечая, пошла вперед. Когда-то и я умел ходить не оглядываясь, тогда шея моя еще легко выдерживала атмосферный столб, тогда еще на мне не висел проклятый груз сердечной одышки, тогда еще… Еще.
— Шура, — окликнул я, — мы уже на первом этаже. Куда же ниже?
— Пойдемте, Виктор Андреевич, я знаю.
Мы миновали длинный подземный переход, где зеленоватые стены слезились холодной росой, снова поднялись по ступенькам и очутились в обыкновенном, не слишком большом цехе Верещали токарные станки, филином ухал прессовочный молот, копошились рабочие в спецовках. Густой воздух напоен едким металлическим ароматом.
Шура, как у себя в квартире, запетляла между станками и тумбочками, приветливо кивая туда, сюда, и привела меня к высокому пожилому человеку с усами цвета кедровых шишек. Человек протирал чистенькой веселенькой тряпочкой чистую матово-блестящую станину фрезерного супер-агрегата и с неудовольствием морщился, обнаруживая соринку.
— Поговорить надо, Геннадий Иванович, — сказал я, — а тут шумно очень.
Иванов охотно бросил тряпку в ящик, подмигнул Щуре и тяжело задумался.
— А пойдем в курилку, — сказал, хорошенько пораскинув мозгами, — там и нет никого, и тихо.
— Шурочка, вы подождите здесь, пожалуйста. Мы ненадолго.
Девушка надула губки, что-то хотела возразить, но, видимо, вспомнила инструкции и покорно присела на стульчик.
— Не трогай здесь ничего, дочка, — предупредил ее Иванов, ревниво оглядывая станок. — Полезешь — насмерть вдарит.