— А теперь, может, избавишь меня от догадок и расскажешь все сам? Но прежде… У меня тоже созрел к тебе вопрос. Важный. Ответишь?
— Хм… Попробую.
— Почему ты ходил вокруг да около вместо того, чтобы сразу попросить составить Агате компанию?
Гельмут сжал кружку в широких ладонях:
— Потому что у тебя могли быть другие планы на завтрашний вечер, а я хотел быть уверен. Только и всего.
— Вообще-то, за вопросы про жен и любовниц можно и по морде схлопотать.
— Ну, это не страшно! Морда у меня большая и крепкая, выдержит.
— Смотря кто бить будет…
— Я тебя разозлил?
Такие вопросы всегда вызывали у меня ощущение собственной острой неполноценности. Кто из нас двоих сьюп, спрашивается? Как Кёне догадывается о нюансах состояния моего сознания, не обладая ни малейшими способностями медиума? По взглядам, жестам и словам? Так на кой черт тогда нужно умение читать мысли? И на кой черт нужны такие, как я, если все, кажущееся тайным, отчетливо заявляет о себе в самых обыденных внешних проявлениях?
— Немного. Но не ты, а вообще. Неважно. Не обращай внимания.
— Нет, если не хочешь, не надо. Не буду просить.
Хочу, не хочу… Какая разница? Вечер все равно свободен, а девушке может понадобиться защита, пусть и от придуманной угрозы, а не от реального положения дел.
— Я схожу с Агатой. Галантным кавалером быть не обещаю, но богатых старичков постараюсь держать на расстоянии от твоей сестры.
Он почти целую минуту вглядывался мне в глаза, словно стараясь понять, искренен я или сдаюсь под натиском обстоятельств, а потом просто сказал:
— Спасибо.
Но полицейские, и в самом деле, остаются собой даже за гробовой доской. В просьбе Гельмута нет ничего непристойного и странного, это верно. Ничего, кроме одного: причины возникновения.
— А почему ты сам не хочешь составить компанию сестре?
— Э… — Второе признание далось Кёне еще труднее первого. — Меня туда и на порог не пустят.
«Лицемерные снобы… Сами, небось, по молодости наделали кучу ошибок, только теперь тщательно это скрывают и морщат носы, когда видят того, кто может догадываться или знать… Нет, мне туда нельзя даже показываться.»
— Из-за твоей… деятельности?
— Угу.
«Жаль, что я не остановился, ведь еще можно было все вернуть, все сделать чинным и благородным… И не пришлось бы сейчас просить чужого человека позаботиться о сестренке. Если бы он знал, как это унизительно… Не для него, для меня. И ведь наверняка думает сейчас: вот дурень, сам виноват в собственных трудностях. Да, виноват. Но я не мог поступить иначе ни тогда, ни сейчас! Потому что я такой, какой есть. И буду оставаться собой, неважно, сколького или скольких это может мне стоить…»