В то же самое время он никогда бы не смог вообразить себя ни саддукеем, постоянно устраивающим тайные заговоры, стремясь во имя Всемогущего к власти, ни фарисеем, увлеченным бесконечными спорами по поводу пустяков, которые предположительно доказывают, кто из них и насколько более остальных рьян в своем служении Господу. Богу, который, по мнению Михи, казалось, отдалился от нужд и борений всех тех людей, которые поклонялись ему.
Грудь Михи полнилась необъяснимой жаждой. Он жаждал обрести друга, наперсника, неважно, мужчину там или женщину, просто кого-нибудь, кто смог бы понять его, полюбить, позаботиться о нем, молодом еще человеке, пытающемся в глубинах своей души определить значение и ценность жизни. Кого-нибудь, чья заботливая душа тоже мечтала бы о равенстве для всех людей и осмеливалась бы лицезреть справедливость в том же равенстве для женщин, слуг и даже рабов.
Его мечты были для него таким же бременем, как и богатство отца, потому что первые манили Миху постичь мир, а второе мешало ему это сделать. На деле он не был свободен и боялся, что не станет таковым никогда. Он был слишком многим обязан отцу, который задаривал его столь щедро, что даже сын римского центуриона мог бы ему позавидовать. Еще существовал долг по рождению перед матерью, младшими сестрами и домашними слугами, перед всеми теми, кто рассчитывал, что он займется финансовыми делами семьи и станет им опорой в их старости.
Его будущее, полное открытий и приключений, продали на торгах в обмен на существование под бременем обязательств задолго до того, как он узнал значение этих слов. Выхода не было. Его удел мало чем отличался от участи самых жалких из иудеев, которых римляне порабощали. Все находились в плену у кого-то. Единственное отличие было в том, насколько хорошо обустроена та или иная тюрьма. Когда он поделился этим суждением с Ионой, старый мастер побледнел от страха.
— Никогда не говори ничего подобного своему отцу, — жестко предостерег он. — Это станет для тебя крахом. Никогда больше даже не думай об этом.
Иона был прав. Говорить о подобных вещах означало пересечь негласную черту, которая, как всем известно, существует в любом человеке, столкнуться с чем-то немыслимым, что сделает невозможным дальнейшие отношения. Если бы он попытался объяснить свои мысли отцу, если бы он только намекнул, что несколько недоволен той жизнью, которую с таким тщанием выстраивал для него Хаггаи, он бы опорочил ту цель, к какой тот стремился. И это ничего хорошего не принесло бы.
Когда бремя ответственности перед многим начинало слишком давить на него, Миха уединялся в пещере и работал с металлом. В то время как мастера отца выковывали мечи, чтобы отнимать жизнь, Миха изготавливал только приятные вещи, которые в процессе своего преобразования не могли никому нанести вреда.