Вот и к нам временно прибился один такой, Талдыкин Юрася. Откуда он взялся вообще, я, честно говоря, запамятовал. То ли из Комсомольска-на-Амуре, то ли из захолустного Усть-Каменодрищенска. В общем, из чего-то крепко мещански-провинциального. И не в смысле тихой провинции, навевающей мысли о палисадничках и деревянных домиках с петухами на крышах, где вокруг и природа, и огород с колодцем, и старая церковка, помнящая еще набаты при монгольском нашествии. О нет, то была провинция иная, сталинский новодел, помесь малограмотных энтузиастов с бывшими зеками, искажавшая в себе вести из большого мира до совершенной неузнаваемости. Где символом достатка были магазинная водка на столе и грубый отечественный литой хрусталь в буфетах, клетка в прокопченном бетонном курятнике, жалованая за заслуги от производства, да дрянной кассетный магнитофон, заводимый в праздники непременно так, чтобы стены дрожали. Впрочем, пили там и не в праздники, а часто и просто так, от тоски, которую сами не сознавали, и оттого ссоры и драки никого удивлять не могли. И отношение к женской части населения у мужской половины преобладало чисто утилитарное, чтоб было с кем спать и чтоб было кому на них горбатиться, в смысле приготовить и постирать, а более ничего и не имелось в виду.
И конечно, когда наш Юрася Талдыкин попал, что называется, в большой свет (а как попал, о тех способах вам известно не менее моего), да еще с деньгами попал, и огляделся, и обнаружил многих, на себя похожих, то оно и вышло, как в народной поговорке про свинью, – которую за стол пустили.
Ему, кажется, и в мыслях не являлось, что он, Юрася, – компания для Никиты Пряничникова и его друзей неподходящая. Что кто-то может не хотеть и брезговать даже его обществом. Как же?! Ведь у него и деньги, и за деньги дома, тачки, бабы, и все как у всех, в его понимании, конечно. Юрася полагал, раз Ника его партнер и, стало быть, ближайший человек в бизнесе, значит, тот все свое время делить с ним обязан. Закон стада. И бедному Никите ничего более не оставалось, как позволить Юрасе притащиться следом на хвосте в наш узкий круг. Потому что слов «неудобно» и «стеснительно» и прочих намеков тот не понимал. Не специально делал вид, а не понимал в действительности. Он получался по-своему счастливый человек.
Но самое занятное, непреложное обстоятельство, которое до сих пор не вполне укладывается у меня в голове, это, пожалуй, то, что Юрася был почти женат. Я не оговорился, именно почти. Он давным-давно, еще с малоимущих своих времен, жил с женщиной – в одном доме и единым хозяйством жил, – с которой и наплодил четверых детей. Но оформлять по закону эти отношения даже не собирался. И считал это нормальным совершенно. Гражданская жена его обеспечена была всем с головы до ног, даже машиной «Мерседес» и бриллиантами на черный день, и за каждый кусок платила смиренной покорностью и терпением грубых унижений под горячую руку своего властелина и кормильца, впрочем, по слухам, и не считала это чем-то из ряда вон. В своей провинции ей, видно, пришлось бы выносить все то же самое, только совершенно задаром. Женщину эту Юрася на людях не являл, вел себя человеком холостым, отдыхать ездил исключительно в обществе разнообразных красоток, спровадив обыкновенно свою почти жену с детьми к какому-нибудь противоположному морю.