Я, собственно, ничего личного против Талдыкина не имел. Ну, хам и хам, мало ли я видел неотесанных нуворишей. Вот только никак его нельзя было отучить материться через слово, – его способность предаваться даже без повода феерическому мату меня поражала. Правда, Юрася утверждал, что привычка эта сложилась в нем еще со времен его срочной службы на флоте, где, впрочем, он подвизался, кажется, на сладком месте корабельного кока или его помощника.
Но впоследствии стало проясняться, что Юрася имел много чего ко мне. Я понял вскоре, что был для него, как бы луной с неба для человека, у которого все остальное уже есть. И далеко и ни к чему не нужно, но хочется, а чего хочется, понимается смутно. Чтоб было.
И вот Талдыкин стал потихоньку меня доставать. Как же, на его глазах все время нормальный молодой мужик, уже хорошо за тридцать, и вдруг кандидат наук и почти профессор! И, главное, чего? Загадочной науки филологии и еще более непроизносимой лингвистики. И преподает студентам, обхохочешься что. Латынь. За такие же смешные деньги. Но на этом смех для Юраси заканчивался, и начиналось совсем уж непонятное. Его собственный компаньон вместе со своим не менее, если не более, состоятельным другом этого потешного мужика уважали как равного и даже чему-то в его жизни завидовали. Гордились им. Этого мозги Юраси одолеть никак не могли. И он, тяготясь непонятным ему фактом жизни, постоянно меня провоцировал. Как скверно воспитанный школьник из неблагополучной семьи. Например, шелестя лохматой стопкой денег у меня перед носом, мог вдруг крикнуть:
– Сгоняй, будь другом, до моей тачки, скажи водиле, чтоб из города привез шампусика! – А дело происходило на Антошиной даче, где спиртного всегда навалом, благо Ливадин почти не пил. («Неужто так плохо, Юрий Петрович, что совсем ты ногами инвалид? Так мы сейчас быстренько в „03“, – и за телефонную трубку.)
Или в хорошем ресторане, где отдыхали всей компанией, клал Юрася мне руку на плечо и похлопывал, приговаривая:
– Эх, сегодня наука за мой счет! – и подмигивал, словно приглашал в заговор. («На всю науку, у тебя, Юрий Петрович, денег не хватит, и не от всякого возьмут, а возьмут, так спасибо не скажут, сие есть общественный долг гражданина».)
Всякий раз получал он с моей стороны от ворот поворот, не злобно, но выглядел при этом глупо и смешно и не мог понять, отчего так происходит. А я имел дело в своей профессиональной сфере с каверзной студенческой ордой, острословной и падкой до обидных розыгрышей, и уж Юрасины выходки на этом фоне смотрелись довольно жалко. Друзья мои не вмешивались в наши с ним конфликты, понимали, что с этим петухом в страусовых перьях я справлюсь и сам, и даже, пожалуй, несколько радовались, что Юрасю ставил на место человек, которому нечего было с ним делить. Для самоутверждения Талдыкин всякий раз пытался всучить мне деньги и тем купить, но денег оказывалось недостаточно, от него требовали как бы чего-то иного, а ничего, кроме денег, у Юраси за душой не было, и это приводило его в замешательство. Хотя, на самом деле, я абсолютно не представлял для него ни малейшего интереса, ни в прошлом, ни в настоящем, ни тем более в будущем времени. И поэтому он особенно тщился одержать надо мной верх. В этом Юрася был сродни любителю-альпинисту, штурмующему горную вершину. И опасно, и с собой высоту не унесешь, и денег не прибавится, только расход, но вот же зудит в одном месте.