С моим бедным Никой вышло по-иному. То есть гораздо хуже. Он кинулся в омут частного предпринимательства по личному вдохновению. Не знаю, чего он искал, свободы или лавров победителя, но нашел, во всяком случае, не то, что желал себе. Петлю. В полном смысле слова. Обычную петлю на шею. Я надолго запомнил разговор, который однажды случился меж нами в самом начале его карьеры промышленника-бизнесмена, в точке принятия решения, – разговор, определивший многое и для меня в том числе. Тогда была осень девяносто третьего года, и мы с Никой сидели за накрытым на скорую руку столом в его квартире, еще старой, всего на этаж выше, чем наша с мамой, только по диагонали напротив. А по телевизору соловьем разливался и призывал москвичей на баррикады какой-то толстомордый дядька с испуганными, бегающими глазками вора-висельника, и из его слов совсем уж было непонятно, что следует защищать. Его личную задницу от народных депутатов, вдруг схватившихся за оружие, или, наоборот, оказать дядьке милость и повесить на первой осине, лишь бы не мучился, а господам из Верховного Совета досталось бы только горькое разочарование, что не они успели первыми. Собственно говоря, ни я, ни тем более Никита никуда спешить не собирались. Все это дурость, ведь, в конце концов, спеши не спеши, а волк слопает зайца, и охотник с фоторужьем одно и сможет, что запечатлеть полноту картины. Потому мы пили пиво с сушеной красноперой рыбой и говорили о своем, изредка поглядывая на экран, чтобы все же быть в курсе событий. Хотя лично я в душе сочувствовал генералу Руцкому. Мне нравились его пышные усы и прямая, как устав кордегардии, способность излагать нехитрые мысли.
– Липовые мы с тобой демократы, Леха, – вдруг ни к селу, ни к близлежащему городу сказал Никита. – А помнишь? В застойные-то времена мечтали – вот бы хоть чуть-чуть свободы и все, больше ничего не нужно. А теперь нам и зад поднять лень.
– Какая же это демократия, мой милый? – немедленно возник я, тем более что пил пятую бутылку и во хмелю желал спора. – Это драка зажравшихся монахов на развалинах часовни, после смерти отца-игумена, за церковную десятину. Свобода – когда человек, как личность, делает то, что должен, а не то, что хочет. И за исполнение этого долга перед самим собой его никто не возьмет за шкирку и не предаст анафеме.
– Ну, не скажи. Я вот тоже, к примеру, – Ника прервался на миг, чтобы отгрызть от очередной рыбешки колючий хвост, – я, к примеру, наконец делаю именно то, что хочу.
– А чего ты хочешь? – спросил я тогда очень язвительно. – То ты хотел строить самолеты, то летать на них… Потом решил, что лучше ездить по земле, – стал делать автомобили. А теперь, я так понимаю, ты желаешь ползать.