– С такими деньгами лучше в Париж, – мечтательно произнес Шварц.
– Не лучше. От чухни до Москвы два шага. Здесь мои люди будут скупать картинки, серебро, иконы, фарфор по дешевке, а я их буду перевозить, а там уж продавай, кому хочешь. В Париж – пожалуйста, в Лондон – извольте. Понял?
– Понял.
– И раз мы все решили и планы выстроили, будь любезен, женишок, поведай мне об неприятностях твоих.
– Да я…
Но Баронесса перебила Шварца.
– Не хочешь говорить, собирайся и уходи, не было у нас этого разговора.
Шварц налил себе вина.
Выпил.
– Ладно, слушай, может, ты мне и поможешь.
В съемочном павильоне погасли прожектора. И все, что в их свете казалось гостиной в красивом убранстве, поблекло и превратилось в крашеную фанеру.
– Всем спасибо! – крикнул режиссер, – на сегодня все. Завтра снимаем сцену в суде.
Лена Иратова вышла из декорации, уселась на диван.
– Значит, я завтра свободна?
– Отдыхай, Леночка, – режиссер подошел к дивану, плюхнулся рядом. – Ваш законный день.
– Какой тут отдых, – капризно сказала Лена, – у меня репетиция, последняя перед генеральной.
Распахнулась дверь павильона, и появился Вадим Бартеньев в шикарном английском твидовом реглане, с огромной корзиной цветов, за ним человек в коже нес корзину, из которой торчали серебряные головки шампанского.
– Друзья, автор приехал вовремя. Вы уже окончили снимать и готовы освежиться шампанским.
– Шипучка – это напиток актрис и режиссеров, – усмехнулся оператор Винклер, – напиток актеров и операторов – водка.
– Боря, – Бертеньев хлопнул его по плечу, – будет все.
– Водки я пить не могу, у меня репетиция, – делано расстроилась Лена.
– Отменим, моя прелесть, – радостно сообщил Вадим, – в театре авария, что-то с электричеством.
– Слава Богу, – обрадовалась Лена. – Тогда мы берем цветы, шампанское, посылаем кого-то за извозчиком и все едем в «Домино».
– Может быть, лучше «Метрополь»? – спросил Бертеньев. – Ты, моя дорогая, не любила «Домино».
– А теперь люблю. Где извозчик?
– Не надо, – поклонился ей Бертеньев, – моя королева, у меня мотор.
В «Домино» было непривычно тихо. В полупустом зале сидели степенные нэпманы с дамами, привлеченные сюда эпатажной славой заведения.
За своим обычным столом сидел Леонидов, Мариенгоф, Благородный отец и редактор журнала «Кино и сцена» Аристарх Колесников.
– Олег, – спросил Мариенгоф, – Луначарский как-то спрашивал меня, когда ты напишешь для него кино.
– А я пишу, – Леонидов поболтал ложечкой в чашке кофе.
– О чем? – возбудился Колесников.
– Я хочу сделать фильм о Москве…
– Видовую, – разочарованной вздохнул Благородный отец.