– Вас кто-нибудь видел там? – спросил Николаев.
– Помилуйте, я сидел за столом с журналистом Леонидовым, актрисой Татьяной Лесковой и артистом Хенкиным.
– Вы дождались Гусарова?
– Он здорово задержался, но приехал. Мы поехали к нему в Армянский. Я купил у него две вазы Фаберже. Было поздно, а на улицах шалят, поэтому Гусаров оставил меня ночевать. Все это Вы можете проверить.
Рассказывая, Шварц все время косился на Николаева.
– Мы это обязательно проверим, Генрих Карлович, обязательно. А Вы пока напишите все это нам подробно, – Тыльнер протянул ему бумагу.
– Георгий Федорович, оставьте нас на минут десять тет-а-тет.
Он вышел.
Николаев сел напротив Шварца.
– Ты, Гриша, как я вижу, меня признал. Не ожидал, что чиновник из старого сыска в новой уголовке окажется. Не ожидал.
– Нет, – выдавил Шварц.
– Ты, Гриша, знаешь, что если я возьмусь, то расколю тебя до задницы.
Шварц кивнул.
– Вот и хорошо. Есть у меня догадка, что дело ты поставил. Но говорю сразу, доказать это будет нелегко. Но если понадобится, я докажу.
– Что я должен сделать?
– Вот это разговор, Гриша, это дело. Ты завтра передашь записку, что через два дня в «Гранд-Отель» приедет покупатель – парижский антиквар Жан Рива, потом собирайся и вместе с Баронессой прямым ходом в Хельсинки.
– Откуда Вы знаете про Баронессу?
– Глупый вопрос, она тебя, Гриша, в дежурке ждет. Ну так что?
– Согласен. Но помните, Витя-Барин знает французский.
– Тогда у тебя есть три дня… А насчет Вити-Барина не кручинься, мы ему подлинного парижанина предъявим. А пока садись, пиши письмо, мол, остановится француз в 22 номере. И помни, до конца операции наши люди за тобой посмотрят.
Где-то заиграла гармошка.
Звук ее, щемящий и нежный, разбудил Татьяну.
Она лежала, привыкая к полумраку комнаты. Рядом спал Олег.
Между ними муркала во сне кошка Нюша.
Таня села на постели.
Аккуратно, стараясь не разбудить Олега, взяла его халат.
Надела.
Нюша недовольно муркнула.
Таня взяла ее на руки, подошла к окну.
Казалось, что дом плывет в темноте под звуки гармошки.
Олег проснулся.
– Ты что, милая?
– Гармошка, темнота, ты рядом, Нюша на руках. Видимо, это и есть счастье.
– Наверное. А гармошка-тог поет о грустном, об ушедшем счастье.
– А кто играет?
– Миша Сазонов.
– Пианист Сазонов?
– Да, ему в ЧК разбили руки, теперь он может играть только на гармошке.
А музыка становилась все печальнее и печальнее, все тише и тише.