Он помолчал, снял пенсне.
Близоруко прищурившись, посмотрел в зал.
– Создателям ленты удалось передать дыхание нашего непростого, но героического времени.
На сцену поднялся человек во фраке, сел к роялю.
– Это композитор Леонид Николаев, – продолжал нарком. – Он специально написал музыку для сопровождения ленты, и смею вас заверить, прекрасную музыку. Но давайте смотреть.
Свет в зале начал медленно гаснуть.
На экране появилась надпись «Конец фильма».
Композитор исполнил последний аккорд.
Свет зажегся.
На сцену поднялись актеры и режиссер, оператор, художник.
Они кланялись, а зал гремел аплодисментами.
Из ложи вышел стройный красавиц Юрий Саблин с огромным букетом роз.
Звеня шпорами, пошел к сцене.
Зал затих.
– Вот видишь, – зло прищурился Блюмкин, – фильма о Гражданской войне. Героиню экрана благодарит герой тех сражений. Все по системе Станиславского.
– Не злобствуй, Яша, смотри, как зал принимает ленту.
– Пошли на банкет, у меня есть приглашение для тебя, – Блюмкин достал из кармана красочный билет.
– Спасибо, я в «Домино».
– Не хочешь видеть героиню?
– Просто у меня дело.
– Ну значит увидимся.
Леонидов шел по Тверской.
У Страстной площади увидел светящую стеклянную дверь с надписью «Зайди, приятно удивишься». Под ней была изображена рюмка.
Народу в заведении почти не было.
Олег подошел к стойке, за которой скучал усатый буфетчик.
– Доброго здоровья, – оживился он, – чего изволите, сударь?
– Добрый вечер, а изволю я стаканчик белого хлебного.
– Понимаю-с.
– И кусочек селедки на черном хлебе.
– Стаканчик какой изволите?
Буфетчик поставил на стойку стограммовый граненый шкалик и такой же стакан.
– Большой.
– Сейчас сделаем. Специально для вас имеем селедочку.
– Не люблю пить один, – улыбнулся Леонидов, – составь компанию, братец.
– За честь почту.
Выпили. Помолчали.
Леонидов достал деньги, рассчитался.
– Сдачу оставь себе.
– Благодарствую, господин подполковник.
– Почему подполковник? – удивился Олег.
– Стать, выправка и возраст не поручика.
– Глаз-ватерпас. Будь здоров.
– Заходите, мы таким гостям всегда рады.
Леонидов вышел на Тверскую, закрыл зажигалку ладонью, прикурил.
От стены отделилась девица в пальто с меховым воротником.
– Пойдем ко мне, мужчина. Не пожалеете, я очень испорченная.
– Некогда, дорогуша, другим разом.
Девица отошла потом повернулась.
– А папироской не угостите?
– Это пожалуйста.
От Страстного монастыря шел трамвай.
Он радостно звенел, пересекая Тверскую.
Все окна горели ярким желтым светом.
Да и сама Тверская мерцала окнами домов, витринами магазинов, вывесками ресторанов и кафе.
– Налаживается жизнь, – сказал Леонидов.