– Отлив, – страдальчески скривился Ух и потащил из рюкзака пару длинных и матово-блестящих, как сомы в магазине «Живая рыба», болотных сапог. – Чего стоишь – в твоём мешке есть такие же. Сейчас на борт пойдём – с людьми разговаривать.
– На какой борт, реально? – недоумённо спросил я.
Ух примерно с минуту рассматривал разбросанные по лиману катера и наконец, не очень уверенно, ткнул в самый обшарпанный из них.
– На этот. Сдаётся, я его владельца знаю.
Под нашими ногами разбегались мелкие крабы и рыбки, хрустели раковины и морские жёлуди, и я понял, что то, по чему мы идём, буквально несколько часов назад было морским дном.
Чавкая сапогами в этом биологическом бульоне, мы подошли к пузатому, похожему на поплавок катеру, размером со средний городской маршрутный автобус. Сделано это сооружение было в незапамятные времена, и всё было испещрено неровными шрамами сварки, которые, судя по всему, ежегодно подновлялись. Снизу это морское недочудовище было вымазано суриком кирпичного цвета, а сверху – серой шаровой краской, украденной, видимо, с какого-то броненосца времён Очакова и покоренья Крыма. Над палубой едва возвышался зализанный силуэт рубки, поверх которой руками хозяина были сооружены какие-то настилы и помосты, выглядевшие так же неряшливо, как воронье гнездо. По серому надводному борту, несмотря на очевидно недавнюю покраску, спускались потёки ржавчины.
Теперь я мог как следует рассмотреть, почему катера, разбросанные по лиману, кажутся стоящими на ножках. Каждый кораблик был подпёрт с обоих бортов одной или несколькими трубами, которые сверху были привязаны верёвками к леерам.
– Это чтобы не положило на бок на отливе, – сказал всезнающий Ух и с размаху пнул катер в его кирпично-красное стальное дно. Кораблик отозвался глухим гудением корпуса.
– Есть кто живой? – заорал Ух так, что чайки, собиравшие на отмелях всякую мелочь, подняли головы, пронзительно заголосили и захлопали крыльями.
Наверху послышалось шарканье, скрип массивных железных засовов, грохот открывающегося люка, наконец посыпалась ржавчина пополам с краской, и на нас сверху уставилось заспанное морщинистое, как косточка персика, лицо цвета корабельного днища – такое же красное и такое же грязное, почти сплошь закрытое спутавшимися волосами.
– Чего орёшь-то, – просипело лицо. – Хрена ли тебе надо?
– Василич! – заорал снизу Ух с таким энтузиазмом, как будто встретил очередного сослуживца, ставшего депутатом Государственной думы. – Василич! Это я, Ухонин! Ух! Я у тебя навагу забирал, на припай садился на «аннушке»!