Тот факт, что я ничего себе не отпилила, я до сих пор привожу как аргумент в пользу существования высшего промысла. Ничем другим объяснить сие я не могу. На руках образовались кровавые мозоли, и я надела перчатки. Опилки так и летели в разные стороны. Раз-два, раз-два, теперь потянуть… и огромный кусок подоконника падает на пол.
Я огляделась. Кухня походила на результат татарского нашествия. Присыпанные опилками вещи валялись на полу. С потолка попадала штукатурка. Интересно, это-то почему? Я в пароксизме восторга прыгала до потолка? Или… нет, лучше не выдвигать предположений. Они слишком страшны.
Я начала наводить порядок. Спина не гнулась. Ноги болели. Руки кровоточили. Голова кружилась. Куцый подоконник производил самое что ни на есть отталкивающее впечатление. Зато холодильник стоял в пространстве, заведомо для него узком. Это я и продемонстрировала потрясенной маме.
На следующее утро, сияя блаженной улыбкой и нежно поглаживая наше новое приобретение, мама предложила:
– Давай покрасим подоконник! А то с таким красивым холодильником он теперь не вяжется.
– А у нас есть краска? – скептически осведомилась я.
– Есть одна банка. Постоянно крутится у меня под ногами. Я даже на балкон ее пробовала выносить, так она все равно вечно ко мне лезет! Давно мечтаю ее истратить.
– А откуда она у нас, такая навязчивая? – заинтересовалась я.
– Точно не помню. Кажется, покупала для ограды папиной могилы.
– Серебрянка, что ли? Думаешь, стоит покрасить подоконник могильной краской, чтобы понемногу привыкать?
– К чему привыкать? – не поняла мама.
– К будущему жилищу. Могиле то есть.
– Не говори такого! – возмутилась мама. – И вообще, если мы покрасим подоконник серебром, про нас решат, что мы новые русские. Зачем тебе это надо? Я считаю, пусть краска лучше окажется белой. Ты не согласна?
Я была согласна. Мы вскрыли банку преследующей маму краски, слава богу, действительно белой, и замазали ею то, что я оставила от подоконника.
Вечером в театре снова появился Леша. Того, что произошло с моими руками, на сей раз не мог не заметить даже он. В результате мне пришлось поведать ему о моих подвигах. Хотя если бы я ожидала, что он так расстроится, я бы что-нибудь наврала.
– И почему ты не позвала меня? – выговаривал он. – По-твоему, раз я гуманитарий, так ни на что не гожусь? Я бы сам поставил этот чертов холодильник!
– Все получилось неожиданно, – оправдывалась я. – Я же не знала, что на меня найдет. Со мной такое происходит крайне редко.
Леша вздохнул.
– А все потому, что ты отвыкла от денег. Мне иногда просто стыдно, что мне платят настолько больше, чем тебе. Все работники Эрмитажа считаются национальным достоянием. А такой человек, как ты, почему-то нет.