– Я – Сосланбек… Не узнали?
– А… Мальчишка… С приездом…
Старик помахал рукой, повернулся и ушёл в свой дом. И сразу погасла лампочка над крыльцом. Пожилым людям приходится экономить даже на электричестве. Если во дворе ночью свет не горит, можно сразу определить, что в доме живут старики…
* * *
– Так вот ты какой, Берсанака Гайрбеков… – старый Саламбек был уже в приличных годах, доступных, в большинстве случаев, жителям гор, но голос до сих пор имел твёрдый и внятный. И даже насмешка в этом голосе читалась отчётливо. – А с тобой кто?
– Так… Англичанин один… Бездельник… Я его из петли вытащил – повеситься хотел, и вот второй год уже за мной хвостом шатается. Что прикажу, то и делает…
– А что он хромает?
– Собака покусала… Сильно покусала… Кусок мяса вырвала…
Док Доусон только прислушивался к словам чужого языка, ничего не понимая.
– У меня в доме даже рану перевязать нечем, – признался старик. – Ладно, проходите, коли пришли. На кухню… У меня нет дров, чтобы весь дом отапливать, я только в кухне топлю, там и сам живу… Я согрею чайник…
* * *
Долго спички не желали зажигаться. Две подряд сломались. Берсанака понял, что старик волнуется и у него пальцы не слушаются. Но, наверное, не от его прихода, а от вести о гибели внука. Какими бы ни были отношения между дедом и внуком, но родной человек всегда остаётся родным человеком, а Гойтемир не был тем, кого следовало стыдиться. Стыдятся труса и предателя. А он не был ни тем, ни другим.
Берсанака оказался прав. Наконец газовая плита загорелась. Пока разогревался чайник, старик сел за стол напротив Берсанаки с Доком, хотел, видимо, помолчать, соблюдая приличия и не показывая, как и полагается мужчине, своих мыслей, но терпения хватило ненадолго.
– Что случилось с Гойтемиром? Ты видел, как он погиб?
– Я сам застрелил его… – сказал Берсанака.
Старик чуть-чуть привстал, но силы его покинули, и он не сел, а упал на стул, откинувшись на спинку. И даже рот раскрыл шире, потому что дышалось ему, видимо, тяжело. Он не понимал ситуацию и, возможно, думал, что Гайрбеков пришёл убить вслед за внуком и деда.
– Он сам попросил меня об этом, – поспешил добавить Берсанака. – Снайпер федералов стрелял из крупнокалиберной винтовки. Гойтемиру почти полностью оторвало ногу, и он идти не мог. Нас со всех сторон обложили, уходить требовалось срочно, и выносить его под обстрелом снайпера тоже было невозможно. Тогда Гойтемир сказал, что живым в руки федералов попасть не хочет, его бы в этом случае надолго посадили, а на «зоне» очень плохо без ноги… Он сам попросил застрелить его. Я на его месте, случись такое, тоже обратился бы к Гойтемиру с такой же просьбой. Я просьбу выполнил, как ни тяжело мне было это сделать. На прощание он послал нас к тебе, уважаемый Саламбек. Гойтемир просил тебя простить его. Он принёс тебе много горя и раскаивается в этом. Он любил тебя, дедушка. Но все мы любим по-разному, только одинаково приносим горе тем, кого любим и кто любит нас… Так жизнь устроена… Прости и меня, если сможешь, за мой поступок и за горестную весть, но я сделал как лучше. За колючей проволокой Гойтемир жить не смог бы…