– Но не исключено, что за вами он тоже следит!
– Если с нами что-нибудь случится, остаешься ты. Тебя беспричинно, как мы говорили, трогать ему не резон.
– Жаль: водитель джипа выскользнул.
– Да, хоть и на тот свет, а жаль. Могло быть много хуже. Представить жутко, что Горелый мог уступить в единоборстве.
– Молодец, все-таки, Глеб Сергеевич.
– Благодаря его стараниям мы получили ответы на некоторые вопросы. Теперь точно известно, что журналист отравлен водкой Омарова. Это раз. Сам великий Саид-эфенди занимается продажей человеческих органов. Это два.
– Капитан Садыков. Это три. Но почему Омаров не уберет капитана.
– Потому что не знает о наших планах. И, может, не ведает о том, что нам известно о связи его и Садыкова.
– Но ведь этот мент при мне разговаривал в тюрьме по телефону, обращаясь по имени-отчеству.
– Да, но откуда знать Омарову, что ты сидел в тот момент рядом и все слышал.
– Так, спросить же нетрудно.
– Ну, знаешь, такой вопрос даже мне бы в голову не пришел. Об этом сам капитан должен был рассказать. Но он – не дурак.
– Марат Гаврилович, я давно хотел спросить о вашей организации «Честь имею». Кого вы к себе принимаете? Как образовались? Много ли вас?
– Начну с последнего вопроса. Троих ты уже знаешь: меня, Глеба и Натана. Придет время – узнаешь остальных. Образовались давно, еще в восьмидесятых, накануне вывода войск. Почему-то сразу стало понятно, что никто, никакое государство думать о нас, воевавших, не будет. В начале девяностых пришлось уйти в подполье. Такое понятие, как патриотизм, стало почти ругательным. Любой журналист, если помнишь, мог сделать себе имя, в первую очередь на ругани в адрес патриотов. Они тогда, как ярые псы рыскали, вынюхивали. Слава любой ценой. Оболгали армию в своих газетенках под рукоплескания либерально-демократических лож. Да что я заводиться начал опять. Безногие, безрукие инвалиды локальных войн оказались на паперти. Но даже милостыню свою они вынуждены были бандюкам отдавать в обмен на жизнь в каком-нибудь вагончике и водку.
– Вы-то, сами, почему в общежитии живете?
Белоцерковский с минуту молчал, глядя в окно. Под кожей на щеках быстро и нервно перекатывались желваки.
– Продать пришлось квартиру. Сын в Первую чеченскую в плен попал. А у нас ведь с недавних времен: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Выкуп такой заломили, что пришлось последние штаны снимать. Давил бы гадов. Через два месяца плена курьер посылку принес с отрезанными пальцами сына. Дескать, поторопись, уважаемый. Еще два месяца и – голову получишь в мешке. Моя старуха слегла в психиатрическую больницу. Сейчас никого не узнает. А я продал квартиру и туда поехал: искать банду Донхажиева. Со мной еще несколько человек было, тоже родители, как и я. Одну женщину особенно запомнил. Всю дорогу туда иконку в руке сжимала, молилась. Над ней бандиты издевались нечеловечески. Насиловали. Отбили все внутренности. В результате отдали тело сына без головы, упакованное в картофельный мешок. Заставили ее саму этот мешок нести до границы. Идет, как сейчас вижу, согнувшись под тяжестью до земли, и просит, чтобы голову отдали. Мол, делайте, что хотите со мной, только голову верните. А они ржут: «какая голова, женщина! Ты его без головы родила. Предлагали мы ему крестик снять, в ислам обратиться. Не захотел: гордый очень. Толковый джигит бы получился. Пусть теперь собаки его мозги кушают». Она в ответ: «Сами вы собаки. И ждет вас собачья смерть. С необученными детьми воюете. Посмотрим, что с вами будет, когда сюда русские мужчины с оружием придут». Примолкли тогда храбрые вояки. Идут, молча стрелы из глаз пускают.