Глазное яблоко у нее расширилось до невероятных размеров. Она была не в состоянии подняться. Стоило ей лишь попытаться это сделать, как она тут же тяжело валилась на колени. «Как только что родившийся олененок», — подумала я, хотя дикие детеныши всегда умудряются устоять на своих четырех, даже после не одного десятка неудачных попыток. Во всем остальном Но-рико походила на олененка: своими расширенными от ужаса глазами, своим липким телом, всеми порами, источающими влагу, хотя детеныш уже давно извалялся бы в траве и обсох. С Норико же было наоборот: из нее продолжало сочиться, и остановить это можно было, лишь вставив ей вибромассажер или тампон.
— Норико, как ты? Это наркотик, экстази. Понимаешь? Ты чувствуешь себя странно? Ты знаешь, со мной ты можешь расслабиться…
Норико замотала головой, как аптечная лягушка, каких можно увидеть в витрине любого фармацевтического заведения. В глазах у нее стояли слезы. Экстази не заставляет испытывать жалость к самому себе, напротив, заставляет полностью и безоговорочно принимать ближнего. даже если то, что на самом деле могло бы ее утешить, было…
— Да, кстати, чего бы тебе хотелось, Норико? Пенис моего любимого мужчины, этот член, который находился всего в каких-нибудь полутора метрах от меня, спрятанный под двойной броней трусов от Версаче и брюк от Черутти. Я видела вульву и клитор этой обыкновенной девушки, из тех, простых, что мне нравятся. И, никогда не пренебрегая интересами женщин, я знала, что могла бы помочь ей кончить в сорок четыре секунды, но я была такой холодной и бесчувственной, будто меня заковали в лед.
— Что с тобой? Что происходит? Как ты? Этот наркотик действует как «сыворотка правды». Он позволяет к эффекту удовольствия и возбуждения прибавить свободу действий в отношениях с другими, понимаешь? Он совершенно располагает к партнеру. Чего тебе хочется? Ну скажи, Норико! У меня есть то, чего тебе хочется? Норико, разве я когда-нибудь сделал тебе что-либо плохое?
Норико покачала головой. «Никогда», — казалось, хотела ответить она. И мечтала лишь об одном: уйти из этой слишком ярко освещенной комнаты, оказаться в постели и броситься на этот член, сосать и покусывать его, как собака кость. И тем не менее как раз этого ей бы и не позволили. Мужчина обнял ее и принялся целовать. О! До чего же эти поцелуи были неприятны и неумелы! Никакой нежности, чувственности! Однако он целовал так, как я никогда бы не смогла поцеловать.
— Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит, хватит, довольно! Что же это такое? Да что со мной? Что это… — орала Норико, которую начало сильно трясти: она тщетно пыталась унять эту дрожь, притираясь к члену, контуры которого угадывались под натянутой тканью брюк.