Не все были андалузцами или чорфа,[28] или коренными танжерцами. Когда тетушка снова подошла ко мне, я нетерпеливо вздохнула. Она рассмеялась: «Открой глаза и уши, — ласково прошептала она мне. — Тогда не умрешь дурочкой. Кто знает, может быть, я скоро выдам тебя замуж за кого-нибудь из этих денежных мешков», — добавила она сурово и серьезно. Я была не уверена в своей юбке с воланами и уж тем более в туфлях. Большинство женщин сменили туфли без задников и традиционный костюм на изящные лодочки и платья, облегающие вверху и расширяющиеся внизу, ткань которых казалась мне богатой, но шершавой. Все виляли бедрами. Я чувствовала себя совсем уж провинциальной и сердилась на себя за это. Мне было неловко, и капли пота катились по моей спине от шеи до простеньких целомудренных трусиков.
На одном из таких вечеров Дрисс взломал мою дверь. Я была в кухне, попивала гранатовый сок и остывала, вытирая шею и грудь столовой салфеткой, как вдруг вошел он.
Секунду Дрисс стоял на пороге молча, потом пробормотал: «Господи, что за драгоценность!», увидев, что я застыла под его взглядом, как кролик под лучами фар.
— Извини! Я пришел за льдом. Я не хотел тебя напугать.
— Но…
Он открыл холодильник, вытащил из морозильника поддон и стал вынимать кубики льда:
— Не знаешь, где у хозяйки миски?
— Нет… я не отсюда!
Он обернулся и громко засмеялся:
— Я тоже не отсюда. У тебя есть имя, я надеюсь?
— Бадра.
— Ах, луна! Та, что вызывает головную боль и галлюцинации!
Он встал прямо передо мной, держа в руках фарфоровую миску с кубиками льда.
— Мать запрещала мне спать при свете полной луны. Так как я любил нарушать ее запреты, она раз в месяц обмазывала мне голову протертыми кабачками — ее патентованное лекарство! — и ставила тазик у кровати, потому что меня тошнило. Во всяком случае, это красиво — с такой пунктуальностью заставлять человека страдать!
До Дрисса никто не держал подобных речей о наших дорогих матерях.
Он шагнул ко мне, и я в ужасе прижалась к стене:
— Я испугал тебя? У тебя такое имя, что это я должен от тебя бежать!
И он ушел в просторную гостиную, освещенную люстрами, тяжелыми, как порок, царственными, как Версаль, гостиную, которую я увижу позднее, без Дрисса, на два шага опередив моего любовника Малика, который будет десятью годами моложе меня.
Через пять минут тетушка Сельма обнаружила меня на том же месте, в кухне, застывшую и бледную.
— Что с тобой случилось? Ты что, увидела Азраила, ангела смерти!
— Нет, все в порядке. Здесь слишком жарко!
— Так прогуляйся по риаду.[29] Ты ведь любишь цветы и приятные запахи, там тебе понравится.