Кардинал представился и представил Делорм.
— Вы миссис Тилли, мать Морриса Тилли?
— Да. Что, у Морриса опять какие-то неприятности? Он не нарочно. Он просто не думает, что делает, понимаете? Увлекается так, что себя не помнит. И марихуана тоже сослужила ему плохую службу. Вот многие матери жалуются, что у них дети чересчур уж компьютерами увлекаются, видеоиграми там всякими, а я что угодно бы отдала, чтобы Моррис увлекся чем-нибудь в этом роде! Он ведь, знаете, как попробовал марихуану в двенадцать лет, так с тех пор и пошло это наваждение. Но он зла никому не делает, правда-правда! Он хороший мальчик. Парень то есть. Хотя во многом он еще мальчик. Ну а что он на этот раз натворил? Надеюсь, не очень страшное?
— Боюсь, у нас новости похуже, миссис Тилли. Присядьте-ка лучше.
— Да, конечно, конечно. Пройдемте в гостиную.
В гостиной запах лавки подержанных вещей оказался еще гуще. Кособокая качалка, обитая коричневым винилом, пухлый диван, продранный с обеих сторон так, словно его терзали тигры.
— Может быть, чаю? Или кофе?
— Нет, спасибо. Сядьте, пожалуйста, миссис Тилли.
Слегка переваливаясь, она подошла к дивану и, побледнев теперь, как будто из нее выдернули электрический шнур, села на драный диван и покорно сложила руки на коленях.
— Боюсь, что ваш Моррис мертв, миссис Тилли. — Сердце Кардинала колотилось как бешеное. Нет, никогда он к этому не привыкнет. — Его убили.
— Убили? — Рука женщины медленно поползла вверх ко рту.
— Мне очень жаль.
Миссис Тилли повернулась к Делорм, словно надеясь услышать от женщины нечто более вразумительное.
— Зачем же было кому-то убивать Морриса? Ведь он… ведь Моррис… такой покладистый… он же мухи не обидит. Вот марихуану он курит слишком уж много, это верно. И на работе никак не удержится, но с работой ведь сейчас трудно, знаете ли. А Моррис, он разборчивый. За что ни попадя не возьмется. Но он не драчун, нет. Не может это быть он. Должно быть, что-то напутали… Убили не его, другого.
— Личность была установлена по записям у стоматолога, — сказала Делорм. — По зубному ряду. Ведь у вашего сына, кажется, был лишний резец?
Последовавшая затем пауза была краткой, а тишина — гробовой. Где-то тикали часы: секунда, другая, третья. А затем тишину разорвал вопль миссис Тилли. Вопль был громкий, протяжный, издали его можно было принять за собачий вой. Она ловила ртом воздух, почти задыхалась, а потом издала новый вопль, показавшийся Кардиналу уже не таким пронзительным, но не потому, что вопль этот был тише, а потому, что в протяжный и горестный этот звук, казалось, вплелись все страдания рода человеческого.