Тихо, молча заходила в комнату Мари Лаво. Иногда она садилась рядом с Мэри. Они шепотом обменивались короткими, странно отрывистыми фразами и снова надолго погружались в молчание. От нее Мэри узнала, что Вэл приехал в город за доктором для своих больных лихорадкой рабов на плантации, потому что доктор, которого он обычно приглашал к ним, отказался ехать туда второй раз. Приступ сразил Вэла в отеле.
Узнала она и кое-что о долгой переписке Вэла с Мари; их дружба вызвала в ней жаркую волну зависти и ревности, которая поразила ее и одновременно заставила устыдиться своих чувств. Она вынуждена была признаться себе, что до сих пор любит этого человека всеми силами души. Любит, несмотря на все, что произошло или могло бы произойти между ними. И не только физически, как она когда-то убеждала себя. Она любила его всем своим существом – ее сердце, мысли, душа принадлежали ему.
Поняла она и то, что Мари Лаво любит его не менее сильно, хотя и иначе. Теперь, когда они старались сделать все возможное, чтобы спасти жизнь этого человека, которого обе любили, между ними возникла некая особая близость.
Они обтирали его пылающее от жара, беспокойно мечущееся тело, утирали кровь, которая текла из его ушей и ноздрей. Мэри придерживала его плечи и голову, а Мари вливала ему в рот бульон или лекарство. Их движения были четкими и согласованными и тогда, когда им приходилось поддерживать его сотрясающееся от спазмов тело – больной желудок отказывался принимать даже жидкую пищу.
– Хоть несколько капель да останется в нем, – говорила Мари. – Это поддержит его.
И пока Мэри обмывала ему рот, Мари приводила в порядок его тело. Вместе они переворачивали его набок, чтобы сменить на громадной кровати простыню.
Мэри никогда не спрашивала Мари, что за снадобья она ему давала. Они приносили ему облегчение, а это главное. Она готова была заложить душу самому дьяволу, лишь бы спасти Вэла. Она слышала, как в другой части дома туда-сюда сновали люди, там были и негры, и белые, они говорили по-французски и по-английски, просили целебных снадобий, заговоров от лихорадки.
Иногда она сама выходила на минутку во дворик позади дома – по нужде или просто чтобы дать дождю омыть ее пропахшую потом одежду и тело. Из передней ей иногда был виден колдовской алтарь в комнате напротив. На нем горели черные свечи и стояли небольшие вазы, в которые был насыпан какой-то разноцветный порошок, а в центре – тонкие фитили. По бокам бронзового ящика с опаленными краями были помещены фигура Девы Марии и распятие, вырезанные из темного дерева. Внутри ящика слышался глухой шелестящий звук – там день и ночь извивались змеи.