Из моих мозгов как будто бы вылетели пробки.
– Нет, – сказала я. – Спасибо, я здорова.
– Когда мы сможем с тобой встретиться?
– Сможем встретиться? – удивилась я. Идея о том, что в общем-то совершенно чужие друг другу люди могут встречаться и специально договариваться об этом, вдруг показалась мне странной почти до смешного. Но воспитанная годами вежливость победила. – Ах да, конечно. Наверное, позже. Когда-нибудь.
Облегченно вздохнув, я аккуратно положила трубку.
Подняв взгляд, я увидела на пороге комнаты Кирилла. Его рыжеватые, помноженные на полумрак волосы приобрели какой-то неземной, розоватый оттенок. Не в силах смотреть в его глаза, я смотрела на его губы, обметанные серым налетом горя. Губы не шевелились.
Вообще-то я происхожу из тех людей, которые воспринимают мир через подробности. Желтый лист на черном асфальте, капля воды на острие осоки, паук, плетущий паутину в открытой форточке, и прочие подобные вещи играли большую роль в моем детстве и юности. Я до сих пор отчетливо помню забавно-злобную физиономию, которую видела в старой сплющенной банке из-под гуталина, набитой песком. Банка принадлежала мне лично, но использовалась всем петроградским двором в качестве битки для игры в классики (в те годы в классики играли много, и практически весь ровный асфальт был расчерчен на квадраты. Причем играли не только девочки, но и мальчики). В моем тогдашнем мире было очень мало вещей. Подробности с лихвой восполняли их.
С тех пор вещи вокруг размножились почти нестерпимо. Они многословно и навязчиво рассказывают о себе по всем возможным каналам, и заткнуть уши получается не всегда. Сегодняшний мир вещей и подробностей утомляет меня. Иногда мне хочется обменять его на пачку отретушированных черно-белых фотографий, которые никуда не торопясь перелистывает невидимая рука.
Я чувствую течение времени, потому что почти никогда никуда не спешу. Оно вполне ощутимо течет через меня и иногда я даже слышу вкрадчивое шуршание его потока, похожее на шелест старых газет. Время дружелюбно ко мне и у меня всегда было его очень много. В молодости неизвестно откуда берущийся избыток свободного времени слегка тревожил меня, потому что все вокруг куда-то торопились и ничего не успевали. Мне казалось, что я, возможно, не участвую в чем-то важном. Я удивлялась тому, что в упор этого важного не вижу, и даже пыталась справляться об упущенном у окружающих. Окружающие, не особенно вдумываясь в суть моего запроса, как всегда куда-то спешили и молча крутили пальцем у виска. Теперь эта же особенность мне, пожалуй, нравится. Она позволяет слышать время. Тех из моих сверстников, кто проживет долго и не впадет при этом в маразм, будут когда-нибудь называть людьми, помнящими эпоху социализма. Лет через тридцать кто-нибудь из них напишет воспоминания, сухие и знаковые, как стариковская кожа и печенье «Мария». Потом, уже после смерти автора, какой-нибудь средних лет исследователь проанализирует их с точки зрения других источников, структурной лингвистики и герменевтики, и круг замкнется.